С мадамами лежат.
Песенка эта, впрочем, относилась, вероятно, к дореволюционным временам: в 1932 приезжих мусью и мадам не хватило бы, чтобы занять такое пространство. Да и Кордона не было. Он, по-видимому, находился где-то в бухточках западнее пляжа, у подножий Кок-кая. В наше время там не было никаких следов строений. Не было нигде вблизи и пограничной охраны. Идея содержать многочисленные войска вдоль берега на тот маловероятный случай, что здесь высадятся турецкие контрабандисты или, не дай Бог, шпионы-диверсанты, как-то никому не приходила в голову. Да и численность всей Красной Армии в то время едва превышала полмиллиона. За мысом Киик-атлама, правда, находился (как всем было известно) минный завод, и путь туда был прегражден военной охраной.
Отдыхающим, которые всего и знают, что спальню, шезлонг, пляж и столовую, Коктебель, несмотря на его своеобразие, скоро надоедал. По-настоящему же чудо Коктебеля открывалось только в хождении и в плавании на рыбачьих ботах. Куда ни глянешь — все было такое, что хотелось увидеть поближе своими глазами. Позже, когда маленький Коктебель летом наполнялся ленинградскими, а потом и московскими писателями, эти временные жители рая разделялись на «хилжиков», не покидавших дом-отдыховского сада и пляжа, и «пылжиков», пытливых ходоков, пловцов и мореплавателей. Первым из пылжиков был, собственно, мой папа, веселый, с черным чубом, загорелый, в пенсне, с рыжими усиками, в раскрытой на груди пижаме и в цветном пиратском платке. В его голубых глазах всегда жила искорка юмора, готового придти в действие.
…Ведет нас пылжик, морской пират,
И с ним не страшен ни рай, ни ад…
Но это было позже, в 1933-34 годах, когда общество «коктебельцев» как бы окончательно сложилось. В то наше первое лето папа получил отпуск поздно и приехал только в середине июля, а до того мы с братом бродили одни, как умели.
Я, конечно, в юности тоже был по природе пылжик, но стеснялся взрослых, с которыми папа быстро дружился, и предпочитал либо совсем одинокие прогулки, либо с Алешей, и в компанейские походы стал включаться позже — отчасти по папиному настоянию, отчасти же потому, что кое-кем я уже был признан личностью.
Впервые в жизни меня стала называть на «вы» Надежда Януариевна Рыкова, женщина тощая, вумная, с тиком и нервным подхихикиванием. Она была из воспитанниц Института истории искусств, одного из недолговечных высших учебных заведений первых лет советской власти. Оно дало Ленинграду немало интеллигентных и талантливых женщин — литературоведов и искусствоведов; они же нередко славились как приверженцы свободы любви и матерщины.
Первая, самая ближняя и очевидная прогулка была вправо от пляжа, вдоль подножий Кок-кая. Тропа вилась здесь под каменными обрывами вдоль бухточек, въедавшихся в берег через каждые сто метров или около того; разделяли их каменистые мысы и огромные глыбы камня, сорвавшиеся с горы; сами бухты были усеяны округлыми камнями, и берега их были каменисты, а между камней, колышимыс набегавшими волнами, карабкались большие, наглые крабы.
А на мысе, где ждут сердолики
Любопытных и жадных людей,
Крабы ползаю! злы и дики,
Охраняя покой камней
Это уже из стихов Алеши, которые он начал писать здесь — год или два спустя.
Каждой бухточке соответствовала круглая долинка или лощина, подбегавшая снизу к очередной выгнутости горного обрыва; одна из них, самая большая, заросла кустами одичавших сливы, вишни, яблони, абрикоса — говорили, что здесь до XIII века был маленький христианский монастырь с фруктовым садом. Но, хотя я и тщательно облазал это место, никаких следов строений заметить здесь уже было нельзя: видно, постоянные землетрясения, осыпи и обвалы совершенно скрыли остатки монастыря. Но сад был.
Тропа вдоль моря в конце концов утыкалась в поперечный, тяжелый, черный, отвесный обрыв Карадага, спускавшийся прямо в морс. Бухта перед обрывом называлась почему-то Лягушачьей, а по ту сторону каменной стены лежала Сердоликовая бухта; но стену мог бы преодолеть только опытный альпинист. Не то, чтобы в Сердоликовой бухте было больше сердоликов, чем на пляже в Коктебеле (или в Козах) — но именно там были над водой обнажены жилы сердоликового камня.
В Сердоликовую бухту посуху пройти было нельзя. Пылжики, во главе с моим папой и мамой, добирались туда вплавь из Лягушачьей бухты, или даже прямо с коктебельского пляжа. В 1934 году поплыл туда с ними и я; по счастью, для верности позади шла лодка, потому что на пол-пути я испугался и решил, что мне не доплыть. С большим успехом вслед за моими родителями и другими проплыла вокруг мыса в Сердоликовую из Лягушачьей в августе 1932 года Нина Магазинер, впоследствии моя жена.