Лозунги, объявления, афиши и прочая поденщина, которую ныне гораздо лучше и быстрее выполняет средненький компьютер, занимали большую часть плодотворного времени. Картины — только ночью. Ночь была зоной подлинной свободы. Первые самодеятельные выставки были встречены с такой злобой, что было принято решение никогда не показывать работы публично, благо и в нашем городке прописалось нерусское слово “андеграунд”. Вскоре нашлись и первые посредники между мной и западной аудиторией. Приличные, вежливые ребята из Москвы, изредка присутствовавшие на квартирных тайных вернисажах. Как выяснилось через много лет, я получал примерно пятую часть любой проданной в Москве картины, но это было спасение и совершенно определенный намек на признание. Если ребятки живы, спасибо им и сегодня. Отсутствие собственного угла, хороших материалов и прочего, что необходимо любому творцу для нормального развития, подвигало к мысли о вступлении в Союз художников. В чрезвычайно амбициозную, клановую организацию при КПСС, монополизировавшую в то время почти все средства производства и пути продвижения произведений от художника к зрителю. Еще и сейчас вступление в СХ я считаю необъясненным чудом, в котором, правда, сыграла роль многолетняя дружба с Виктором Астафьевым, но это отдельная история... Попользовался благами СХ я недолго. Собственно, это было краткой передышкой. После многочисленных выездов на Запад, особенно после приглашения правительства Германии, недостатка в предложениях различной степени привлекательности уже не ощущалось. В 1992 году я сдал мастерскую Союза и купил собственную студию за наличный расчет. Вместе с ней за наличный расчет я приобрел творческое время, свободу выбора предложений и независимость от любых опекающих художника организаций, а вместе со всем этим и независимость от любых оценок на свой счет. В этой части вторая половина жизни представляется мне наиболее удачной в смысле внутреннего состояния. Я стал очень хорошо относиться к собратьям по цеху. То есть никак. Сегодня я глубоко равнодушен к творчеству коллег ближнего и дальнего окружения. Во мне нет зависти или злобы, как давно уже нет просьб, предложений и пожеланий. Я простил крупные и мелкие укусы художественной “элиты” предыдущих лет. Моя ошибка состояла в том, что я считал их элитой. Долгом же своим перед самим собой считаю подавление агрессивности в себе и по отношению к себе. Возможно, это одна из самых трудных задач, господа. Отсутствие друзей, конечно, иногда опресняет существование, но ненадолго. Здесь живет только один друг. Армейский. Он директор крупного банка. Остальные два далеко. Один в Красноярске, это Астафьев. Другой в Америке — это Юз Алешковский. Был еще дивный писатель — Юра Коваль в Москве, да помер. А вот персон вдохновения много. Прежде всего Леонардо, Гольбейн, Эндрю Уайет, Альма Тадема, Барн Джонс, Миллес, Форд Мэдокс Браун, Хант и множество других творцов Викторианской эпохи. А также Репин, Левитан, Поленов, Маковские и много других русских. Вернер Тюбке, Шагал, Кандинский, Поль Дельво, Магритт и многие другие представители так называемого нового искусства, безусловно имеющего помимо миллионов эпигонов и своих неоспоримых гениев. Работая в Америке, я открыл для себя огромный пласт культуры Нового Света, и это тоже было фактором влияния. Многолетнее присутствие на Западе и на его коммерческих площадях развеяло множество мифов и домыслов о зарубежье, в частности миф о “бедном, но честном” художнике, не продающем свою гениальность капиталу. Миф этот мог родиться только в русском национальном сознании, в его фольклорно-мифологическом дискурсе. Я до сих пор не знаю ответа на чисто “капиталистический” вопрос: “почему ты бедный, если ты такой гениальный?” Бедным быть плохо, богатым — трудно, сверхбогатым в этой стране — стыдно. Но есть золотая середина. Я всегда считал и считаю, что нищета для художника (особенно для художника), есть матерь многих душевных и духовных пороков, первым из которых является зависть. Вот, собственно, и вся биография. Для полноты картинки можно еще добавить, что я не имею никакой политической ориентации, специального образования и продюсеров в России. Абсолютно глух к политическим партиям, шествиям и демонстрациям, куплетам Окуджавы или Высоцкого, футболу, хоккею, теннису и прочим прибыльным видам спорта. Единственное настоящее сожаление — о том, что не получил музыкального образования и не умею играть на рояле или хотя бы на губной гармонике. Счастливейшими людьми на земле считаю музыкантов. Подлинных. Классических. А отнюдь не промысловых ребяток, дергающихся под стук драм-машинок. Это все, господа. Закончившийся век еще продолжается в нас. Еще какое-то время мы будем носителями всего того, что присуще прошлому веку и что невозможно объяснить в категориях Добра и Смысла. Любопытно, как будет выглядеть эта же биография еще через пятьдесят лет.