И вроде светать начинает. Но не рассвет это, а стена начинает понемногу менять цвет, и вот уже вместо угрюмо-серой становится она сначала светлой, а потом и вовсе белой, как свежевыпавший снег. И точно… Снег это. Чуть заваливается наш самолет набок, а когда выравнивается, белая стена сбоку уходит вниз, и оказывается, что летим все мы над гигантским заснеженным полем, среди которого я вдруг вижу небольшой черный квадратик в обрамлении осеннего леса. На рыжей опушке сидят несколько десятков школьников и аккуратно кушают принесенные из дома бутербродики. Летят в костер фольга и бумажки. Валяются ведра и лопаты. Картошка вырытая белеет огромными кучами на черной земле. И только один мальчик в черном свитере и красном
берете молча сидит в отдалении от обеденной перекуски. Не ест ничего. Не взял никакой жратвульки, да и родители не побеспокоились. Сидит, грызет травинку, смотрит в туманные дали…
“…Возьми!”
И я узнаю этот голос. Это тонюсенькая девочка из незнакомого еще девятого класса протягивает мальчику бутерброд. Он и имени-то ее еще не знает. Спасибо, не надо, голосом, исполненным достоинства, говорит мальчик, да уже маленькая теплая рука кладет бутерброд с колбасой в ладонь его, отрезая все пути к отступлению, а потом прижимает его сверху, задержав свою на две-три секунды. И так они остаются вдвоем на осенней поляне, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, словно немой стоп-кадр недоснятого фильма, и скоро бледнеет картинка и вот уже вовсе истаивает в ослепительной белой мгле…
“…Милый!”
Взгляните на циферблат солнечных часов, господа! Точнейших во всей Вселенной.
Сейчас — уже больше…
“…Милая!”
Господи, что мы покидаем ради призрачных вожделений, укладывая в мешок за спиной страны и города, купюры и почерневшее серебро… А когда у последнего перевала, в самом конце пути, развязываем его в тени безлистного дерева, то сыплется из него труха, хлебные крошки, оторванные уголки истертых фотографий, непогашенные векселя и обязательства, обрывки воспоминаний и прочий хлам… И когда мы отбрасываем его — пустой и ненужный, из него выбегает мышка. Крохотная мышка. Которая, оказывается, путешествовала все эти годы с тобой и кормилась твоею едою. И мы говорим — вот мышка! Это она виновата во всем. Это она съела хлеб и перегрызла уздечку молодого коня. Конь понес, когда я поехал к невесте, и я вывалился из счастливого седла. И вот сейчас мы с нею вдвоем. Вернее — втроем. Наш третий спутник — полное безлюдье вокруг…
Екатеринбург — Боровая, Ленина.
Нью-Йорк. Бруклин. Авеню — “P”.
2001 г.