Баркер Клайв
Книги Крови (Книга 5)
Клайв Баркер
Книги Крови
Книга 5
Во плоти
Запретное
The Madonna (отсутствует)
Дети Вавилонской башни
Во плоти
"In the Flesh", перевод М. Красновой
Когда Кливленд Смит вернулся после беседы с дежурным по этажу, его новый сокамерник был уже тут и глядел, как плавают пылинки в луче солнца, легко преодолевающем пуленепробиваемое оконное стекло. Это зрелище повторялось ежедневно (если не мешали облака) и длилось менее получаса. Солнце отыскивало путь между стеной и административным зданием, медленно пробиралось вдоль блока В, а потом исчезало до следующего дни.
- Ты - Тейт? - спросил Клив.
Заключенный перестал смотреть на солнце и повернулся. Мейфлауэр сказал, что новенькому двадцать два года, но Тейт выглядел лет на пять моложе. В лице его было нечто, делавшее Тейта похожим на потерявшегося (и притом безобразного) пса, которого хозяева оставили поиграть на оживленной улице. Глаза слишком настороженные, рот чересчур безвольный, руки тонкие: прирожденная жертва. Клив почувствовал раздражение от мысли, что придется возиться с этим мальчиком. Тейт был лишней обузой, а у него самого нет сил, чтобы расходовать их, покровительствуя мальчишке, пусть Мейфлауэр и болтал что-то о руке, протянутой для помощи.
- Да, - ответил пес. - Я Вильям.
- Тебя так и зовут Вильямом?
- Нет, - сказал мальчик. - Все зовут меня Билли.
- Билли", - кивнул Клив и вошел в камеру. Режим в Пентонвилле нес некоторые черты прогресса: по утрам на два часа камеры оставались открытыми, часто отпирались они на пару часов и днем, что давало заключенным некоторую свободу передвижения. Однако это имело и свои недостатки, например, разговоры с Мейфлауэром.
- Мне велено дать тебе кое-какие советы.
- Да?" - переспросил мальчик.
- Ты раньше не сидел?
- Нет.
- Даже в колонии для несовершеннолетних?
Глаза Тейта блеснули.
- Немного.
- Значит, ты знаешь, как тебе повезло. Знаешь, что ты легкая добыча?"
- Знаю.
- Кажется, - сказал без энтузиазма Клив, - меня призывают к тому, чтобы я тебе берег, а то тебя покалечат.
Тейт уставился на Клива глазами, голубизна которых казалась молочной, будто они еще отражали солнце.
- Не расстраивайся, - сказал мальчик. - Ты мне ничего не должен.
- Чертовски верно. Я тебе ничего не должен, но, кажется, у меня есть гражданский долг, - угрюмо сказал Клив. - Это - ты.
Клив отбыл два месяца заключения за торговлю марихуаной, это был его третий визит в Пентонвилл. К тридцати годам в нем не проглядывало никаких признаков изношенности: тело крепкое, лицо худое и утонченное, в своем костюме, ярдов с десяти, он мог бы сойти за адвоката. Но если чуть приблизиться, то станет виден шрам на шее, оставшийся после нападения безденежного наркомана, а в походке станет заметна какая-то настороженность, будто при каждом шаге он сохранял возможность для быстрого отступления.
Вы еще молоды, сказал ему в последний раз судья, у вас есть время, чтобы многого добиться в жизни. Вслух он возражать не стал, но про себя Клив думал иначе. Работать тяжело, а преступать закон легко. До того как кто-нибудь докажет противное, он будет делать то, что делает лучше всего, а если поймают, так что же. Отбывать срок не так уж неприятно, если ты правильно к этому относишься. Еда съедобная, компания - избранная, и покуда есть чем занять мозги, он будет вполне доволен. В настоящее время он читал о грехе. Тема здесь уместная. Он слышал так много слов о том, как он пришел в мир, и от уполномоченных по работе с условно осужденными, и от законников, и от священнослужителей.
Теории социологические, теологические, идеологические. Кое-какие заслуживали нескольких минут внимания. Большинство же были такими нелепыми (грех из матки, грех от денег), что он смеялся прямо в их вдохновенные лица. Вот льют из пустого в порожнее.
Хотя это хорошая жвачка. Ему нужно было чем-то занять дни. И ночи. Он плохо спал в тюрьме. Нет, ему не давала спать не его собственная вина, а вина других. Он был только продавец гашиша, поставляющий товар туда, где был спрос, маленький зубчик в огромном механизме, ему не из-за чего было чувствовать вину. Но здесь находились другие, казалось, что их множество, чьи сны не были столь благостными, а ночи столь мирными. Они кричали, они жаловались, они проклинали судей земных и небесных. Шум их пробудил бы и мертвеца.
- Так бывает всегда? - спросил Билли Клива едва ли не через неделю. Новый заключенный уже много раз слышал, как слезы через мгновение переходят в непристойную ругань.
- Да, большую часть времени, - ответил Клив. - Некоторым надо чуток повопить, чтобы мозги не скисали. Это помогает.
- Но не тебе, - заметил немузыкальный голос с нижней койки. - Ты все читаешь свои книжки и держишься в стороне, от греха подальше. Я за тобой наблюдал. Это тебя даже и не волнует?
- Я могу прожить и так, - ответил Клив. - У меня нет жены, которая приходила бы сюда каждую неделю и напоминала мне, что я напрасно теряю время.
- Ты бывал здесь раньше?
- Дважды.
Мальчик колебался мгновение, прежде чем сказал:
- Ты, наверное, все тут вокруг знаешь, да?
- Ну, путеводителя я не напишу, однако, в общей планировке разбираюсь!
Услышать от мальчика подобное замечание было для Клива странно, и потому он спросил:
- А в чем дело?
- Я просто поинтересовался, - сказал Билли.
- У тебя есть вопросы?
Тейт не отвечал несколько секунд, а затем произнес:
- Я слышал, что обычно... обычно здесь вешали людей.
Клив ожидал чего угодно, только не этого. С другой стороны, несколько дней назад он решил, что Билли Тейт со странностями. Косые взгляды этих молочно-голубых глаз, брошенные исподтишка, то, как он смотрел на стену или на окно, так детектив осматривает обстановку, в которой произошло убийство, отчаявшись найти разгадку.
Клив сказал:
- Думаю, когда-то здесь был сарай для виселицы.
Вновь молчание, затем другой вопрос, брошенный так небрежно, как только удалось мальчику:
- Он все еще стоит?
- Сарай? Не знаю. Людей, Билли, больше не вешают, или ты не слышал? Снизу ответа не последовало. - Во всяком случае, тебе-то какое дело?
- Просто любопытно.
Билли был прав, он был любопытен. И столь странен со своим безучастным взглядом и повадками одиночки, что большинство мужчин его сторонилось. Один Лауэлл интересовался им, и намерения его были недвусмысленными.