– Опять он уперся, – пожаловалась она Антону.
– Дай-ка мне, – сказал тот, – сейчас все будет в порядке.
Он выхватил у Кнопки поводок, вытащил из кармана белый носовой платок и снова засунул в карман, но так, чтобы виден был его кончик.
– Пифке! – позвал он.
Песик поднял голову, с любопытством поглядел на белый кончик и подумал: пожалуй, это можно будет съесть. И едва Антон сдвинулся с места, Пифке потрусил за ним, не сводя глаз с платка и взволнованно принюхиваясь.
– Блеск! – одобрила Кнопка. – Роскошная идея. Надо взять на заметку.
– Ну и как тебе наш дом? – спросил мальчик. – Довольно жуткий, да?
– Да, вид у него немного заблошенный.
– Какой? – не понял он.
– Заблошенный, – повторила она. – Тебе нравится это слово? Я сама его придумала. Я иногда изобретаю новые слова. Теплометр, это тоже я придумала.
– Теплометр вместо термометра? – воскликнул он. – Это не так уж плохо!
– Еще бы! – сказала Кнопка. – А давай играть в смешки.
Она не стала ждать, согласится он или нет, а просто взяла его за руку и запричитала:
– Ой-ой-ой, – мне совсем не до смеху, мне очень, очень грустно.
Антон удивленно воззрился на нее. Она наморщила лоб и сделала большие глаза.
– Ой-ой-ой, мне совсем не до смеху, мне очень, очень грустно, – повторила она, потом толкнула Антона и прошептала: – Тебе тоже грустно.
Антон решил доставить ей удовольствие.
– Ой-ой-ой, – застонал он, – мне совсем не до смеху, мне очень-очень грустно.
А так как они смотрели друг на друга и у обоих на лицах была мировая скорбь, они начали хохотать во все горло.
– Ой-ой-ой, мне совсем не до смеху, – опять завел Антон и они еще пуще развеселились.
Наконец, они уже просто не могли смотреть друг на друга. Они заливались хохотом, стонали, хихикали, не могли остановиться и в конце концов чуть не задохнулись. Возле них уже стали останавливаться прохожие.
А Пифке сидел на месте. «Ну, похоже, они совсем спятили», – думал он. Кнопка взяла его на руки. И они пошли дальше, не решаясь даже взглянуть друг на друга. Кнопка еще несколько раз прыснула, но потом это прошло.
– Вот это да! – сказал Антон. – Я даже устал. Чуть не помер со смеху. – И он смахнул слезы с глаз.
Тем временем они дошли до парикмахерской и поднялись на несколько ступенек. Парикмахерская была совсем маленькой.
– Здравствуйте, господин Хабекус, – сказал Антон. – Мне надо подстричься.
– И впрямь пора. Садись, сынок, – сказал господин Хабекус. – Как мама?
– Спасибо. Ей уже лучше. А вот с деньгами пока не лучше.
– Значит, как и в прошлый раз, двадцать пфеннигов задатку, остальное в рассрочку, спереди немного длиннее, знаю, знаю. А маленькая фройляйн что желает?
– Я просто зритель, – объяснила Кнопка. – Я вам мешать не буду.
Господин Хабекус повязал Антона большим белым полотенцем и защелкал ножницами.
– Тебе уже щекотно? – в нетерпении спросила Кнопка.
Но так как Антон не отвечал, а тихо сидел, как мышка, она тут же придумала себе новое занятие. Посадив Пифке на соседнее кресло, Кнопка повязала его полотенцем и намылила ему мордочку. Пифке сперва принял пену за взбитые сливки, но поскольку эта белая штука оказалась совсем невкусной, он с отвращением спрятал язык и затряс головой.
Кнопка сделала вид, что бреет его. Указательным пальцем она аккуратненько снимала пену с собачьей шерсти, пританцовывая, сновала вокруг и как заправский парикмахер беседовала с клиентом.
– Да уж, – говорила она таксе, – ну и времена нынче! Мой палец достаточно острый? Ну и времена! Это уж слишком, вы же понимаете, что я имею в виду. Вообразите себе, – будьте добры, чуть-чуть поверните голову, – ах да, вообразите себе, прихожу я вчера домой, а у моей жены родилась тройня, и все три девочки. А на головках – рыжая трава. Ну как тут не спятить? А сегодня с самого утра открываю парикмахерскую, а там уже стоит судебный исполнитель и заявляет мне, что должен забрать у меня зеркало. Я его спрашиваю, почему? Вы, говорю, хотите меня совсем доконать? А он говорит: мне очень жаль, но меня послал министр финансов. Дело в том, что вы совсем не едите ревеня. Вы чем-то недовольны, господин Пифке? А кстати, откуда у вас такой дивный загар? Ах, вот что, вы пользуетесь «горным солнцем».[1] Через полчаса сюда явится господин министр, собственной персоной. Мы договорились, что я целую неделю буду брить его бесплатно, десять раз в день. Да, у него страшно быстро растет борода. Одеколончику не угодно ли? Цеппелин[2] подыскивает для своего путешествия на Северный полюс парикмахера, страдающего морской болезнью, парикмахер ему нужен, чтобы стричь белых медведей. Хотите, я привезу вам шкуру белого медведя? Пудры не желаете?
Кнопка обсыпала пудрой собачью мордочку и Пифке с омерзением уставился в зеркало. Парикмахер, господин Хабекус, давно забыл, что ему надо стричь Антона, а тот так и трясся от удовольствия и хохота. Кнопка же, напротив, была убийственно серьезна. И для разнообразия принялась вслух читать все, что было написано на табличках и плакатах, развешанных в парикмахерской. Иногда она нарочно путала тексты.
– Используйте крепкие новые прически. В моей парикмахерской вы получите все специальные призы за оригинальные статьи, если вы довольны обслуживанием, скажите об этом своим знакомым, здесь можно проколоть уши, если вы недовольны, скажите об этом мне, с лысинами покончено, последний крик моды, по воскресеньям открыто с 8 до 10, господа, старайтесь стричься в будние дни, мозоли перед употреблением следует продезинфицировать, бритвы – это ненужные муки, берегитесь зубных камней…
Она читала всю эту белиберду монотонно, нараспев, словно декламировала стихи.
Пифке, смертельно уставший, зевнул, свернулся клубочком и задремал.
– Девчонка – первый сорт, вы не находите? – спросил Антон господина Хабекуса.
– Нет уж, благодарю покорно! – отвечал парикмахер. – Еще два таких дня, и я начну видеть чертей.
Наконец, он взял себя в руки и снова защелкал ножницами. Ему хотелось как можно скорее покончить со стрижкой, чтобы избавиться от несносной девчонки. У него были слабые нервы.
Тут заявился еще один клиент, толстяк в белом фартуке мясника.
– Минутку, господин Бульрих, – сказал ему парикмахер.
Антон напряженно всматривался в зеркало, чтобы ничего не упустить. Мясник кивнул и опустился в соседнее кресло. Кнопка немедленно взялась за него.
– Милый господин Бульрих, – обратилась она к толстяку, – вы умеете петь?
Мясник приосанился, смущенно покрутил толстыми как сосиски пальцами и покачал головой.
– О, какая жалость! – проговорила Кнопка. – А то бы мы вдвоем спели что-нибудь такое, красивое, в четыре голоса. Ну, а хотя бы стихотворение вы можете прочитать? «Кто твой хозяин, дивный лес?» или «Погребен в земле сырой»?
Господин Бульрих снова покачал головой и скосил глаза на газету, висевшую на крючке. Но взять ее в руки не решился.
– Теперь последний вопрос, – не унималась Кнопка, – вы умеете делать стойку на руках?
– Нет, – решительно и твердо ответил господин Бульрих.
– Нет? – озабоченно переспросила Кнопка. – Вы на меня не обижайтесь, но с таким отсутствием всяких талантов я сталкиваюсь впервые в жизни!
И повернувшись спиной к бесталанному мяснику, она подошла к помиравшему от беззвучного смеха Антону.
– Вот они, эти взрослые, – сказала она своему другу. – Мы должны все уметь, считать, петь, вовремя ложиться спать и кувыркаться, а они сами во всем этом ни в зуб ногой! А кстати, у меня зуб шатается, хочешь посмотреть?
Она широко открыла рот и кончиком языка дотронулась до шатающегося зуба.