Всю дорогу мой мозг был занят раздумьями о пустой коробке. Кому я ее носил? И, главное, зачем?
В «Централе» было не протолкнуться. Столики все заняты. Пришлось сунуть половому, эншульдиген, официанту, чтобы он устроил в самом углу столик, размером с табуретку. Мы еле поместились. Все-таки, женщины – удивительные существа. Еще вчера моя прима была мрачнее пьес Ибсена, а сейчас сияет и порхает, как Наташа Ростова на балу. Пока мы шли к своему столику, она вертелась во все стороны, ловя на себе восхищенные взгляды мужчин и ревнивые – женщин. Место на веранде ей не понравилось, там было слишком пыльно, слишком близко к тротуару. Пришлось порадовать официанта еще раз, и волшебным образом освободилось место внутри зала. Там было гораздо тише. Никакого смеха и громких веселых разговоров. Публика солидно ела, солидно курила и вела солидные разговоры. Нам отвели место почти у кухни, рядом с отгороженным купе. Там сидело двое: солидный седой то ли аристократ, то ли банкир и молодой порывистый еврей, впрочем, тоже прилично одетый. Говорил в основном молодой, седой лишь иногда одобрительно кивал. Я испугался, что Анне станет скучно, и она снова попросится на воздух. Но ее все устроило. Она жеманно заговорила на своем плохом французском, видимо, пытаясь вписаться в высшее общество. Борец за права трудящихся, она все- таки была не лишена тщеславия. Вскоре она углубилась в меню, нахмурив лобик и наклонив прелестную головку. Аппетит проснулся у нее зверский, я, смеясь, назаказывал для нее целую гору деликатесов. По случаю чудесного примирения с Анной, я взял айсвайн. Одна бутылка стоила как весь обед. Мне полегчало. В состоянии пьяного радушия я стал рассказывать про доктора, его идеи, но, видимо, слишком громко. Анна постоянно меня перебивала « дюкальм, дюкальм! Шют!». Ела медленно, рассеянно, постоянно замирая, как будто о чем-то думала. Неожиданно все кончилось. Анна вскочила из за стола. «Вот незадача, я забыла библиотечную книжку на почте! Надо срочно ее забрать!» – заговорила она на чистом русском. Я попытался остановить ее, но это было абсолютно невозможно. Тогда я собрался пойти с ней. «Нет, нет. Оставайся. Я скоро вернусь. Тут столько всего вкусного!» И исчезла. Я растерянно допил айсвайн. Что там говорил доктор Фрейд про забывание вещей? Книга или ее содержание связано с чем-то неприятным, поэтому Анна бессознательно хотела от нее избавиться. Или с кем-то неприятным! Я пофантазировал, как Анна дает пощечину Войнаровскому, выгоняет из нашей квартиры товарищей… Тут я вспомнил, что Авель выпил мою последнюю бутылку грюнера велтлинера. Я подозвал официанта и восстановил справедливость. Грюнер в «Централе» стоил недешево, зато бутылку принесли правильно охлажденную. Прошел час. Я съел, все, что заказал себе. Анна не появлялась. Ее консоме остывал. Пришлось с ним разобраться. Не выкидывать же деньги на ветер. Прошло еще полчаса. Наступила очередь жульена по-венски и тафельшпитца. Еще пятнадцать минут. Под грюнер хорошо пошла рыба по-дунайски и устрицы. Грюнер кончился, Анны не было. На столе оставались десерты: кайзершмарн и захерторт – для нее, эстерхази – для меня. Через полчаса все было кончено. Я поставил пустую чашку из под кофе на стол, выложил кроны и, качаясь, вышел из «Централя». В голове у меня созрел план, как разобраться со всеми вопросами и проблемами одним махом. Я двинулся в сторону Дуная. Дунай смоет все проблемы. Где он тут? Я потерял ориентацию. «Почтеннейший, в казино «Дунай» пожалуйста», – махнул спине какого-то извозчика. «Если поставлю на красное и выиграю, отдам все Анне и ее товарищам, если поставлю на свое число и выиграю, то заберу все себе», – по-моему, я справедливо распорядился своим выигрышем. Осталось только выиграть. Но это ерунда. Бог же меня не оставит.
– Боже! Вот ты где! Я же просила дождаться меня! О, в каком ты состоянии.
– Я думал, ты меня бросила.
Казино пришлось отменить.
За окном стемнело. Значит, я проспал два или три часа. Похмелье было легким, я называю такое философическим: голова не болит, а общее состояние какое-то отрешенное. Кажется, что все проблемы не имеют ко мне никакого отношения. Я сам к себе не имею отношения. Но в туалет хотелось. За дверью раздавалось какое-то неразборчивое шептание. Шептались тихо, но эмоционально. Подслушать ничего не получалось. Я робко открыл дверь.
– А проснулся, кутила.
Авель смотрел весело и снисходительно. Анна строго и осуждающе, а Коба, Коба, вообще, не смотрел в мою сторону. Когда я вышел из туалета, разговор продолжился. «Мы взяли у тебя деньги. Половину. Не спорь», – Анна остановила мои возражения жестом и продолжила, – «Так будет лучше. А то ты пропьешь все. Ты обещал раздобыть печатную машинку с русским шрифтом, где она? Придется искать самим. Молчу про главную сумму. Видимо, у тебя кишка тонка, порвать со своим буржуйским классом и потребовать свою долю фабрики». Я прислонился к косяку и больше не пытался возражать и сопротивляться. Мое внимание было приковано к Кобе. Убил или не убил? Убитым голосом я спросил: « Что с человеком, который… того… за мной… э… следил?» Проклятый убийца молчал. Вместо него ответил Авель: «Коба его выследил. Мы знаем, где он живет. Но надо понять, с кем он связан. На это уйдет время». «Ты поможешь Кобе», – добавила Анна. Я даже не пытался сдержать ужас: « Это как?» «Тебе уже говорили, поможешь Кобе со статьей. Вот тебе Бауэр, – Анна бросила на стол брошюру, – переведешь все, что касается национального вопроса. Остальное возьмешь в библиотеке. Впрочем, я пойду с тобой. Мне тоже надо закончить работу по женскому движению». Коба оживился: «Главное, надо показать, что стратегия Бунда ведет к расколу партии! Показать на примере австрийской социал-демократии всю пагубность национальных объединений. Чехи саботируют общие решения австрийской партии. Дошло до того, что у нас в Думе польские социал-демократы голосуют заодно с польскими буржуазными националистами! Это неприемлемо!» Я открыл рот от удивления, впервые видел этого мрачного, немногословного конспиратора таким возбужденным.