Алексей Толочко
Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология
КИЕВ НАУКОВА ДУМКА 1992
© А. П. Толочко, 1992
ВВЕДЕНИЕ
Когда в 1909 г. увидела свет книга А. Е. Преснякова «Княжое право в древней Руси», составившая целую эпоху в исследовании междукняжеских отношений X–XII вв., в научной среде сложилось мнение, выраженное С. Ф. Платоновым, «о некоторой избитости темы», при которой от новых трудов «трудно было бы ожидать больших новинок»{1}. И хотя труд А. Е. Преснякова блестяще опроверг сказанное ученым, С. Ф. Платонов действительно имел все основания для подобных суждений: тема междукняжеских отношений была одной из наиболее популярных в историографии XIX в. Несмотря на отсутствие единых методологических принципов, борьбу различных исторических школ, работы историков прошлого века всегда выражали стремление к отысканию генерального принципа, механизма, регулировавшего междукняжеские отношения в Киевской Руси.
Первые серьезные попытки, предпринятые в этом направлении еще в начале XIX в. (например, М. П. Погодина), привели к созданию так называемой родовой теории, сформулированной С. М. Соловьевым в двух диссертационных работах, а затем — в знаменитой «Истории России»{2}. Сущность этой достаточно сложной в деталях теории заключается в следующих основных принципах. В своих отношениях князья династии Рюриковичей руководствовались родовыми принципами. Определяющим при этом было генеалогическое старшинство князей в так называемой лествице. Государственное «начало» в виду этого отсутствовало, и возникло впервые, согласно С. М. Соловьеву, только в конце XII в. в Северо-Восточной Руси, исторические судьбы которой, следовательно, кардинально отличались от судеб Киева.
Теория до известных пределов удовлетворительно объясняла особенности междукняжеских отношений, специфический порядок занятия столов и т. д. Она нашла большое количество сторонников, часто, впрочем, более осторожных и признававших «лествичное восхождение» лишь как идеальную норму. Теория С. М. Соловьева оказывала влияние и на многих независимо мыслящих историков. Так, она была принята В. О. Ключевским, продолжавшим поддерживать ее даже тогда, когда выяснились многочисленные ее несообразности с историческими данными{3}. Правда, продолжая линию «умеренных» сторонников С. М. Соловьева, В. О. Ключевский видел в «родовой теории» идеальную схему, которой следовали все князья, но не всем удавалось выдержать ее без изменений. Попытки же историка сочетать взгляды С. М. Соловьева с собственной «торговой теорией» происхождения городов привели к тому, что, «потеряв свою стройность, родовая теория в редакции В. О. Ключевского страдает внутренней несогласованностью, перестает быть цельной „теорией“»{4}.
Заслуга ниспровержения монопольного господства в исторической науке «родовой теории» принадлежит исследователям древнерусского права, и прежде всего В. И. Сергеевичу. Развитая им «теория договорного права», впервые изложенная в специальной монографии, а затем с некоторыми изменениями и дополнениями продублированная в нескольких изданиях сводного труда «Древности русского права»{5}, также нашла своих сторонников преимущественно среди историков — исследователей древнего юридического быта Руси.
Новая теория базировалась в основном на явных несоответствиях взглядов С. М. Соловьева исторической действительности X–XIII вв. Представители «юридического направления» были сильны в полемической части своих трудов, позитивная же программа их оказалась также не без изъянов. Решительно отбросив «родовое начало» и попытавшись на его место поставить какой-либо иной структурообразующий принцип междукняжеских отношений, притом действовавший бы во всех без изъятья случаях, В. И. Сергеевич полагал, что князья руководствовались только личными временными договорными обязательствами.
В рамках юридического подхода этих выводов было вполне достаточно. Но уже современникам В. И. Сергеевича было очевидно, что договоры — внешнее выражение каких-то более глубоких механизмов и закономерностей, что договорами отношения между князьями лишь оформлялись, но не устанавливались. Да и сам метод В. И. Сергеевича, не предполагающий какого-либо развития в X–XV в., позднее вызывал серьезные возражения. «Догматичность изложения В. И. Сергеевича, — заметил А. Е. Пресняков, — объясняет нам, как „исторические очерки“ 1867 г. обратились в отдел „юридических древностей“»{6}.