Сувор принес каву, а молодой гридень по его знаку расставил по столу тарелки с ломтями холодного мяса, миску с горячей гречневой кашей. Тавр поблагодарил кивком, сказал нерешительно:
— При Рюрике в Полоцке сидел его наместник… При Ольге Полоцк уже имел своего князя… Правда, дань платил исправно. Ну, а когда Святослав занялся только чужими странами, а о своей земле думал мало, то Полоцк обрел полную самостоятельность. Теперь это могучее княжество, которое никому налогов не платит, никому не кланяется.
Владимир торопливо ел, молодые зубы перемалывали крупные стебли хвоща, приправу к мясу.
— Полоцкое княжество, — сказал он с набитым ртом, — лежит между нами и Ярополком. На чьей стороне оно будет? Понятно… Но раз на Ярополковой, то нам и головы поднимать нельзя. Князь Рогволод силен и отважен, оба сына
— молодые львы, крепкие, как дубы, и могучи, как туры. А дочь… за ее руку любой князь приведет свои войска в помощь!
Тавр кивал, смотрел выжидательно. Когда Владимир умолк, только кашлянул:
— Ну-ну?
— Допустим, мы сумеем захватить Полоцк. Обложим данью, как делалось всегда? А потом они неизбежно поднимутся и ударят в спину! Нет, Тавр. Мы должны поступать так, как никогда никто не поступал.
Тавр смотрел пристально. В глазах болотного цвета словно прошла тень, но лицо не дрогнуло. Опять поторопил, видя что Владимир ищет слова:
— Как?
— Полоцкое княжество…— выпалил Владимир. Он облизал внезапно пересохшие губы, договорил быстро, — должно исчезнуть!
Он задохнулся от своих же дерзких слов. Тавр кивнул, сказал глухим голосом:
— Я надеялся, что ты это скажешь.
Владимир спросил неверяще:
— Ты… в самом деле считаешь, что я прав? Почему не сказал сам?
— Княже… непросто идти против Покона. Мало ли что кто-то думает? Зато мало кто решается. А судьба благоволит к тем, кто… умеет сказать вслух первым. Я, к примеру, не умею.
Владимир перевел дух, сердце колотилось как у зайца. Я тоже такой, хотелось признать честно. Мне тоже трудно сказать такое вслух… Но все-таки… все-таки сказал! Хоть и через силу, но сказал именно он, а не другой.
Глава 4
Добрыня отдавал распоряжения во дворе, когда Владимир поймал его за локоть, отвел в сторонку:
— Дядя… Об одной услуге прошу! Мне нужен твердый тыл. А кто, кроме тебя, защитит меня сзади?
Добрыня с подозрением нахмурился:
— Ты стал хитрый, как ромей! Да нет, куда там ромеям, они перед тобой — сопливые дети. Говори яснее.
— Я хочу, чтобы ты остался в Новгороде. Я буду спокоен за свою спину.
Брови Добрыни грозно сдвинулись. Глаза метнули молнию, но Владимир смотрел открыто, честно, преданно. Добрыня придержал злой ответ, подумал. Вообще-то в последние годы все меньше охота покидать насиженное место. Два года скитаний по лесным весям научили любить уютный дом в Новгороде. Так что Владимир говорит дело. Он больше полезен будет здесь с его опытом и умением командовать толпой.
Владимир уловил нерешительность, быстро обнял:
— Спасибо, дядя! Я все боюсь, вдруг да что с тобой в бою случится? Ты ж всегда в самую сечу прешь! А у меня родственников больше нет! Я останусь один как перст…
В его глазах была такая любовь, что Добрыня растрогался против воли. Со смущением обнял тоже, похлопал по спине:
— Ничо, ничо… Такие старые дубы, как я, никакая холера не берет! Ты сам будь осторожен. Первым норовишь начинать бой, как Святослав, заканчиваешь последним… Раз-другой показал себя, и — хватит! Ты — князь, должен с высокого холма следить за битвами, понял?
— Понял, — ответил Владимир, — дядя, я люблю тебя! Ты прав. Конечно же, прав!
Утреннее солнце еще играло на шлемах уходящих к Киеву викингов, когда Владимир собрал на главной площади новгородское войско. После краткой речи, которой он напутствовал их, отряды под началом опытных воевод Кресана и Панаса выступили через главные ворота.
За городом, где Волхов-река впадает в Ильмень, высилась Лысая гора. На вершине торчал видимый издали гигантский деревянный столб Рода, а вокруг полыхали священные костры. Никто из живущих не знал, когда их зажгли, но даже самые древние старики помнили их с детства.
Владимир подъехал первым, вскинул в приветствии руку. Деревянный столб Рода стоял на огромном каменном основании, а перед ним был другой массивный камень с глубокой выемкой посредине. Там лежали два каменных ножа, им вскрывали вены жертв.
Волхвы вышли навстречу, поклонились:
— Все готово, княже!
— Начинайте.
Он соскочил с коня. Земля вздрагивала под тяжелыми шагами огромного войска. С вершины холма открывался вид на широкий водный простор. Сотни лодий и учанов покачивались на волнах. Тускло блестело оружие, новгородцы ждали сигнала.
Жрецы ударили в бубны, хрипло и страшно заревели трубы и рога. Из-за требища притащили связанных пленников. Владимир равнодушно проследил, как волхв вспорол у первого грудь, выдрал трепыхающееся сердце. Когда, как большую красную рыбу, распластали последнего, и еще горячие залитые кровью сердца и печени разложили на жертвенных камнях, Владимир кивнул и стал спускаться с холма.
Все войско на Лысой горе поместиться не могло, разве что бояре да воеводы, а вдоль реки полыхали жертвенные костры отрядов из соседних племен, что шли с новгородской ратью. Владимир велел всем приносить жертву там, где кто стоит, и кровь лилась на жертвенные камни к ногам каменных и костяных богов, деревянных, даже отлитых в меди и бронзе.
Больше всего жертв принесли Перуну, богу воинов. Ему закололи пленников не только русы, но и люди из земель коми, веси, еми, что тоже присоединилось к новгородскому войску.
— Да, — сказал Владимир вслух, — помощь богов пришлась бы кстати! А знал бы как позвать бесов, сам бы поехал гонцом.
Кресан взял с собой небольшой отряд, ушел вперед. Общее командование новгородским войском было поручено Панасу, так как Владимир все еще задерживался для каких-то дел в Новгороде. К нему приходили странные люди, иные вовсе в тряпье, говорили тайное слово, их пропускали беспрепятственно, а через какие потайные двери уходили, никто не видел. Князь почти не спал, исхудал, говорил отрывисто, скомкано, будто видел над собой занесенный топор.