После окончания средней школы Эдуар проучился четыре года в колледже. Получив диплом, он поступил подмастерьем к одному старому автомеханику, знавшему толк в своем деле. Тот-то и передал своему ученику страсть к переднеприводным автомобилям. Когда Эдуар вернулся домой с военной службы, он узнал, что муж его бывшей учительницы погиб в авиакатастрофе (он работал инструктором в авиаклубе). Какая-то смутная сила заставила Эдуара пойти на его похороны. Выйдя из церкви, он выразил свои соболезнования вдове, и из-под траурного крепа до него донеслось: «Дуду! Боже мой, как же ты похорошел! Очень мило, что ты пришел». И она поцеловала его.
Их первый поцелуй пах ладаном и увядшими цветами.
Спустя восемь дней он отправился к ней домой, узнав адрес из траурного объявления. Вечерело. Эдит Лаважоль проверяла тетради за кухонным столом. В ту пору ей было чуть больше сорока. Ее нельзя было назвать толстой, хотя она и была весьма плотной яркой брюнеткой со светлыми глазами, которые покоряли своей доброжелательностью. Открыв ему дверь, учительница удивилась и смутилась.
— Эдуар, ты ли это? А я как раз думала о тебе!
Парень так и не понял, что с ним приключилось в ту минуту. Он мягко втолкнул женщину в коридор, захлопнув ногой дверь, и обнял ее, мечтая лишь об одном: чтобы это мгновение никогда не кончалось.
— Ты привез мне «Юманите»? — спросила Рашель.
— Твоя газета у меня в тачке, сейчас принесу ее.
Отец Рашели активно работал в профсоюзах еще до Первой мировой войны, а она сама была воинствующей коммунисткой. Даже потеряв здоровье, сидя в своем старом кресле, она не уставала обращать внука в свою веру и очень горевала, что все ее уговоры Эдуар пропускал мимо ушей. Правда, однажды, когда старуха почувствовала себя совсем плохо, он смирился и пообещал ей вступить в партию. С тех пор она всякий раз укоряла его.
— Конечно, ты так и не получил партбилет? — рискнула она спросить, питая смутную надежду на приятную неожиданность.
— Нет, — вынужден был сознаться Эдуар. — Послушай-ка, ба, открой глаза: твоя партия в полном дерьме! Коммунизм больше не существует!
Она лишь мягко улыбнулась ему, как человек, приобщенный к высшей тайне, не то что другие, не видящие дальше собственного носа.
— Навоз этого умершего коммунизма удобрит новый коммунизм, — изрекла свое пророчество Рашель.
— Ты вычитала это в «Юманите»?
Его сарказм она пропустила мимо ушей.
— В моем возрасте, милый Дуду, известно, что все развивается циклично, в этом суть великой системы бытия. Без коммунизма мир не выживет. Тот, который заканчивается, выполнил свою основную задачу: он перевернул все человечество, благодаря ему взойдут всходы нового коммунизма. Первый подготовил почву для будущих урожаев.
— Складно излагаешь, — отвесил ей комплимент Эдуар. — Ты могла бы сделать карьеру в политике.
Увидев, что дверь вагончика отворилась, он замолчал.
Первым появился Фаусто Коппи (на самом деле его фамилия была Феррари, но он был так похож на великого итальянского чемпиона, что товарищи по команде прозвали его Коппи). Он был одет по-спортивному: черные трусы, фиолетовая майка с желтыми полосками, что придавало Фаусто сходство с его собственным велосипедом. В спортивных ботинках он напоминал какую-то голенастую птицу. Фаусто работал у зеркальщика, сразу же после работы он переодевался в спортивную форму, приобретенную у Кольнадо, миланского кутюрье, создававшего спортивные костюмы для велогонщиков. Присутствие Эдуара, относившегося к Фаусто с подчеркнутой холодностью, заставило его поскорее убраться. Он оседлал свой велосипед с ловкостью циркового наездника, помахал рукой враждебно смотревшей на него парочке и так резво нажал на педали, будто собирался поставить рекорд.
— Катись, придурок, катись! — захихикала Рашель. — Как бы я обрадовалась, если бы у тебя яйца приклеились к седлу!
— Ты что там ворчишь? — спросила Розина, выходя из вагончика.
Прожитые пятьдесят лет нисколько не умалили ее женственности, а ее сексуальность просто бросалась в глаза, заставляя мужчин встрепенуться. Впервые увидев Розину, каждому самцу казалось, что с ним может произойти нечто из ряда вон выходящее. От ее пышной груди, по-прежнему крепкой задницы, ярких губ и вызывающего взгляда перехватывало дыхание у самых отчаянных мужиков.
И все же Розина была соткана из нюансов, временами становилась даже хрупкой, а ее наивность была просто трогательной.
— Ты приехал? — бросила она сыну вместо приветствия. — То-то мне показалось, что я слышала шум твоей машины.