Бельцы и явившиеся помощники работали неустанно, разбирали завалы, владеющие топором тесали балки, жестянщики правили на броне сгоревшего танка покореженную жесть и подавали ее на возводимые стропила, каменщики закладывали кирпичами проломы, старухи выносили в подолах мусор, женщины нагружали лопатами тачки, и бельцы катили их чередою за пределы обители…
Егор работал вместе со всеми в гуще людской, отесывая бревно, и вдруг услышал рядом ласковый голос:
— Радость моя, пособи перекатить бревнышко…
Егор обернулся и увидел согбенного старца с древним самокованным топориком в руках, ошкурившего лесину с одной стороны. Быков перевернул тяжелую лесину, и монах затюкал топориком, ровно ведя стружку. Работали безотдыхно до самого заката солнца, а как только оно коснулось краешком горизонта, деды и старухи принесли с возов спасенные в войне драгоценные домашние иконы и повесили на стены… Зажглись свечи… Шатаясь от усталости, поддерживая друг друга, народ заполнил возрожденную Христорождественскую церковь…
Утаенный в лесах от гонений властей белобородый сельский священник, облаченный по всему чину в дореволюционные, ставшие ветхими одежды, начал службу… Вдовий хор с высокими плачными голосами так воспевал за ним, такое страдание полилось из неутешных душ, такая невыносимая печаль, что слезы покаянные разом хлынули из глаз… молитвенные слезы… святые и чистые.
Огни многих свечей колыхались в людских руках и гулом сердец своих, и думами, и душами сливались в единогласную молитву. Плотно стояли одним Родом Православным русские, украинцы, белорусы… одной крепью — верой, надеждою на мир в свободной любви к Богу…
А народ все шел и шел к церкви, тропами древними, потаенными, заросшими, из дальних весей и мест глухих… люди шли через минные поля, и взрыватели не срабатывали под их легкими шагами, раздвигали руками колючую проволоку, окружавшую монастырь, шли сквозь кромешную тьму ночи на сияющий маяк на самом верху колокольни — Голубь Белый…
К исходу ночи все пространство округ монастыря горело таким множеством свечей в людских руках, что расступилась мгла и мерцающие огни живые слились со звездами у горизонтов и свет этот осиял души, проникая сквозь плоть… И вознес их, отворив Небесное Отечество… И народ Огнем Божественного Духа раскалился и слезьми покаяния очистился…
Выстроенный рядом с Христорождественской церковью полк мощно пел молитвы, вторя службе, и женские голоса вплетались и возносились… и возносили…
Великая Всенощная… Великой Руси… Испита Чаша Страданий… отпеты и помянуты все убиенные и умученные в каторгах, прочитаны молитвы всем живым во здравие, пролиты слезы печали и слезы восторга от бессмертия русского духа… А только занялась заря и свет небесный дозволил трудиться — стены монастыря стали расти на глазах… Тысячи и тысячи рук подавали принесенные в тяжких заплечных ношах кирпичи и укладывали их в твердынь Веры… Множество людей работали в саду, выкорчевывая старые пни и принося землю, вместо похищенной врагом, ровными рядами размечая молодой сад… Зловонный танк со ржавой свастикой опутали веревками, дружно впряглись и спихнули его с холма в овраг, вымели двор, побелили новые стены и ахнули, радостно любуясь на паче снега убеленную — Русскую Крепость… Неодолимую! И пока народ прибирался и готовился к проводам воинов в путь дальний…
Тропою потаенною Белый полк уходил под землю в храм Спаса на благословение перед дорогой… ибо новая гроза собиралась у границ Руси, глубокий мрак полчился на нее, истомленную и израненную…
А по светлым ее равнинам, по лесам и долам еще курганились свежие братские могилы от минувшей войны, обросшие сизыми колокольчиками… Усопшие полки и дивизии — армии русских солдат внимали мелодии перезвонов жизни… Скорбно отпевали слетавшиеся со всей России соловьи их погубленные до срока души, и павшие угадывали в хорах соловьиных своих родных певунов сладкоголосых: вологодских и курских, вятских и рязанских, воронежских и донских, кубанских и сибирских, поклон принесших от разродимой сторонушки и крупицы земли из отчих краев… И столько их было, что крохи земли, принесенные со всей России, возрастали в курганы — могилы ратные… Ночи напролет пели, стенали хоры плачем неутешным, страданием великим, славою вечною и памятью незабвенной…
И Голубь Белый облетал все холмы и курганы, осыпая семена на них, и возрастали райские цветы красы чудной… и пчелы роями. опускались на эти цветы и брали нектар любомельный и несли людям для поминальной кутьи из зерен хлебных.
И березоньки, и дубравы шептали листочками молитвы святые над павшими и качались в печали, и роняли слезы хрустальные сока на глазницы мертвых… и прозревали убиенные в радости — Русь живет…
* * *
Егор задремал в своей келье, и вдруг почувствовал, что кто-то вошел… но не страхом окатило сердце, а душевным восторгом. Стены озарились…
Опираясь на копье с сияющим тонким древком, явился мощный древний воин в горящем шлеме. Пурпурный плащ его был заколот на плече золотой пряжкой-соколом, мускулистые голени оплетены ремнями сандалий. На поясе короткий меч с грызущимися львами по эфесу… нагрудная броня сияла златом и драгоценными камнями…
Воин испытующе, по-отечески строго взирал на Егора, но и великая любовь истекала из очей его.
— Святой Георгий! — угадал и воскликнул Быков.
— Прими мя и выслушай…
— Я внимаю…
- Ты воин моей дружины, я дам тебе копье невладанное… когда придет час — порази змея! Но помни, сила твоя утроилась… и без меры стала, — он величественно прикоснулся к копью другой рукою, и оно раздвоилось вдоль по всей длине в молниевых искрах и треске… он подал его…
Егор принял и ощутил копье, как живой огонь… оно билось в руке, сияло и переливалось радугой, а раскаленный до синевы наконечник пульсировал до ослепления… Егор удивленно промолвил:
- Какое оно легкое, как перышко… играет в руке… да как же буду с ним ходить? Можно ли выпустите из рук?
- Сие луч небесного пламени… Ощутишь его, коль призовешь для брани великой мыслию своею… Оно будет в тебе…
И огненное копье в руке Егора исчезло… И он почуял огненность в себе самом и встал перед святым Георгием.
Два Николы толковали в келье Селянинова… Чудотворный старец, возлюбленный народом, родной для каждого русского сердца, добрый избавитель от бед. Говорили они о земле и урожаях, о рыбных промыслах на Двине и Сухоне, в Беломорье. О татях поганых и войнах погибельных, о просторах северных, обжитых многими монастырями издревле…
Два Ильи пребывали в строгой беседе в келье Окаемова. Илья пророк зорко глядел в будущее и рек слова совета для воскрешения Руси, расцвета Державности ее…
С Лебедевым сам святой Александр Невский пребывал и благословил его войско и наставление дал для Пути и знамения особых битв предрек… В каждой келье всех белых воинов наставляли старцы, в беседе кроткой и сокровенной, бегу времени неподвластные…
Егор почувствовал, что кто-то тормошит его за плечо, и он резко поднялся… в блеклом озарении догорающих свечей угадал смятенное лицо Николая. Он возбужденно и сбивчиво что-то говорил, твердя:
— Никола, Никола Угодник ко мне приходил… так явственно видел его лик, а глаза добрющие и… светятся, светятся ласкою… Чудо чудное…
— А ко мне Георгий… в доспехах, с копьем ожигным… я-то думал: почему на русских иконах у Святого Георгия писали такое тонюсенькое древко копья, как волосиночка… А ведь теперь я убежден, что иконописцы знали… знали, что в руке у Святого Георгия луч Света Божественного поражает зверя…
— Пошли к Окаемову, расскажем… мне все равно теперь не уснуть, пошли же, — подскочил Николай.
— Ну, пошли, может, не спит…
Егор осторожно постучал в дверь кельи Окаемова. Илья Иванович стоял перед свечами, обернулся и пригласил войти. Вслед за поздними гостями вошел Лебедев, его лицо было тоже озарено высокой радостью, и он заговорил возбужденно от порога:
— Какой Тибет, Илья, какой Тибет?! Дай Бог здоровья и жизни, чтобы на Руси открыть тайны. Все! отменяю экспедицию… Нам будет сказано, что искать…
- Кем?
— Не знаю… пока не знаю…
— Я и сам тебя хотел просить об этом, — неожиданно ответил Окаемов.