Все остальные биографические данные, представленные князем Голицыным Екатерине II, известны только со слов его подследственной: «Имя ей Елизабета, от роду двадцать три года; какой она нации, в котором месте родилась и кто её отец и мать, того она не знает. Воспитана она в Голштинии, в городе Киле, у госпожи Перет или Перан, однакож подлинно сказать не помнит; тамо крещена она в самом младенчестве в веру греческого исповедания, а когда и кто ее крёстный отец и мать, не знает».
«В Голштинии, — показала арестованная, — жила она до девяти лет, и когда пришла в смысл, то спрашивала иногда у своей воспитательницы, кто её отец и мать, однако она об них ей не сказывала, но говорила только, что она их скоро узнает. По прошествии сказанного времени воспитательница её послала её из Киля, с одною женщиною (коя родом из Голштинии, а именем Катерина), при ней с самого начала в няньках находящеюся, и с тремя человеками мущин, — а какой они нации и что за люди, не знает — в Россию, куда она и ехала чрез немецкую землю, Лифляндию, Петербург и далее, нигде не останавливаясь, даже до границ персидских.
При отъезде её из Киля и в дороге ей того не сказывали, что везут в сие место, а говорили только, что едут к её родителям в Москву; но кто они таковы, и того не упоминали. Но как в сей город они привезены не были, то нянька её, приметя, что их обманули, на то огорчилась, сетовала; а потом ей обещалась, что она её никогда одну не оставит, уговаривая, чтобы она не грустила: может быть, им Бог поможет. По приезде на персидские границы оставили её с нянькою в одном доме, а в которой провинции и городе, того она не знает; только то ей памятно, что около того места, в расстоянии на шесть или на семь вёрст, была орда, а в том доме жила одна неизвестная старуха и при ней были человека три стариков, но какие они люди — ей неизвестно. Старуха, сколько она помнит, была, кажется, хорошего воспитания, и слышала, что она в том месте жила более двадцати лет; почему и думала, что она также по какому-нибудь несчастию в то место привезена. В сём месте жила она год и три месяца, находясь во всё сие время в болезни, о которой она иногда такое делала заключение, что, может быть, испорчена была ядом. Скучив сею жизнию и угнетающими её несчастиями, стала она плакать, жаловаться на своё состояние и спрашивать, кто тому причиною, что её в том доме посадили. Однако ж всё это было бесполезно; только иногда из разговоров оной старухи она слыхала, что её содержат тут по указу покойного императора Петра Третьего»{37}.
Это повествование сильно смахивает на эпизод из чувствительного романа XVIII века. Правда, в отличие от несчастной Аврелии, наша героиня вроде бы не знала своих родителей, но, без сомнения, была не простого происхождения. Она будто бы оказалась в связанном с Россией династическими узами герцогстве Голштинском, была крещена по православному обряду, а затем тайно доставлена в Москву. После чего по какой-то причине (как раз в 1761 году умерла императрица Елизавета Петровна, а после неё престол полгода занимал её племянник, сын голштинского герцога и дочери Петра Великого Пётр III) её отправили на глухую азиатскую окраину империи, к одинокой, но тоже явно знатной старушке. Бедная девочка страдала, подозревала, что предпринимались попытки её отравить, а в ответ на жалобы о своей горькой участи слышала, что такова была императорская воля.
Рассказ о таинственном путешествии из Германии в Россию, а затем отправке на «персидские границы» по распоряжению российского императора не вызвал у Голицына доверия. Он вынужден был признать: «История её жизни наполнена несобытными делами и походит больше на басни; однако ж, по многократном увещевании, ничего она из всего ею сказанного не отменяет».
Может быть, «княжна Тараканова» и вправду слишком мало знала о своём происхождении, чтобы что-то намеренно скрывать. Но что перед нами: обрывочные и путаные, но подлинные детские впечатления (с поправкой на то, что барышни обычно плохо знают географию и степь на «персидской границе» могла располагаться на русской или польской Украине, на Дону или в Поволжье — везде могли говорить на языке, который, по словам самозванки, «походит на русский») — или её собственные фантазии либо измышления людей, придумавших для девушки легенду и выдававших её за знатную особу, имеющую отношение к русскому императорскому дому?