— А ну-ка, давай!
Детина приложил ендову к губам и начал пить. В ендове был без мала целый штоф.
Перфилыч смотрел внимательно. Что он думал, Бог его ведает. Может, рассчитывал: обопьётся малый, деньги мои будут.
Но детина уж опрокинул ендову, обтёр рукавом губы и только крякнул. Видно было, что вино ему нипочём.
— Теперь ты? — сказал он.
— Здоров ты, паря, пить, — отвечал Перфилыч, наливая в ендову вино. Он попробовал выпить, но не допил и до половины. — Твоя взяла, в этом и спорить нечего! — сказал он. — Идём теперь на Дон, кто кого переплывёт?
И пловцом детина оказался искуснее, хотя и Перфилыч хороший пловец был.
— Ну, теперь кто поборет кого в честной борьбе, рука в руку, крест в крест; кто кого свалит, тот и будет старший брат.
— Ну, брат, тут боюсь с тобой проруху дать! — сказал детина. — Однако была не была, пойдём бороться. Кто же только судьёй будет?
— Да кому быть-то, как не старой барыне. Она любит смотреть, как борются, и всегда справедливо решит, а за решение пять рублёв взыщет.
И точно, Анфиса Арефьевна любила смотреть мужскую борьбу. Смолоду ли избаловала она своё воображение представлением мужских атлетических форм, напряжённых мускулов, пылающих взглядов и порывистого мужского сильного дыхания или под старость полюбила, чувствуя, что всё это уже не для неё, что из-за неё никто не станет бороться, так она хоть взглянет на борьбу! — только, твердя молитву и перебирая чётки, она никогда не отказывалась быть свидетельницей и судьёй борьбы. С удовольствием садилась она всегда на крылечко своего хуторка, в то время как борцы, без рубашек и босые, в одних портках, становились друг против друга и готовились начинать взаимную ломку.
Она всегда наблюдала, чтобы они встали друг против друга правильно, чтобы каждый свою правую руку положил на левое плечо противника, а левою — взял под его правую мышку, выставляя каждый правую ногу вперёд; потом чтобы, по русскому обычаю, поцеловались, в залог, что боронье, именно боронье, а не борьба, не драка будет, без злобы и сердца. Установив так борцов, она проговаривала свою обыкновенную молитву, давала знак троекратным хлопаньем в ладоши и затем уже страстно следила за всеми движениями борцов. После борьбы она собственноручно подносила чарку домашней вишнёвки победителю.
В таком виде расположились и наши борцы. Анфиса Арефьевна сидела уже на крылечке, заставила их поцеловаться и ударила в ладоши. Борцы понатужились. По второму удару борцы тесно прижались один к другому, а по третьему началась борьба.
Перфилыч думал было разом сломать детину, наваливаясь всею тяжестью и надламывая ему спину, но детина выдержал; однако сломить противника и ему не удалось. Перфилыч попробовал было приподнять его и бросить, но чуть сам не полетел. Однако ж он скоро оправился и хотел повернуть детину, но детина сам повернул его и опять налёг. Ни тот, ни другой не поддавались.
Анфиса Арефьевна невольно обратила внимание на красоту форм молодого детины. С каким-то лихорадочным чувством она смотрела на эту упругость мускулов, свежесть бледно-розовой кожи и резко очерченные линии мышц. Невольно стала она желать ему победы над этими сильными, покрытыми чёрными волосами руками, широкой и также мохнатой грудью Перфилыча. В это время детина, выдвинув вперёд ногу, упёрся в колено Перфилыча своим коленом, стараясь нагнуть его в другую сторону. Перфилыч тоже упёрся, стараясь его пересилить. Тогда детина нежданно ударил коленом в поджилку той ноги, на которую Перфилыч упирался, и толкнул его в другую сторону, через свою ногу. Перфилыч полетел кубарем.
— Нечисто! нечисто! — заревел Перфилыч. — Через ногу не след.
Анфиса Арефьевна хотя и видела, что Перфилыч прав, но молчала. Впрочем, детина не спорил, а, разгорячившись, сам потребовал возобновления борьбы.
Когда они вновь начали, то детина, оживлённый впечатлением победы, так крепко стиснул Перфилыча в своих руках, так сдавил на своей груди, что тот, сломленный вконец, должен был признать себя побеждённым, испытав таким образом поражение и в силе, и в ловкости.
Анфиса Арефьевна поднесла победителю до краёв налитый стакан вишнёвки.
Детина выпил залпом.
— Ну, твоя взяла, так твоя! — сказал хмуро Перфилыч. — Кланяюсь старшему брату. Дозволь узнать, как величать?
— Топкой! — отвечал детина, охорашиваясь и, видимо, довольный.
— Топкой! Да что это за имя — Топка?
— Не имя, а прозвище; поп на крестинах Сидором прозвал!