— По воле Божьей, в наказание наше, восточные патриархи Царьграда, Иерусалима, Александрии да Антиохии токмо имя святителей носят, власти же едва ли не всякой лишены. — Фёдор сделал паузу и снова посмотрел на Бориса, хлебнул живительного бальзаму. — Наша же Русь-держава благодатью Божиею во многорасширение приходит. И дабы связать воедино её просторы, чтобы Речь Посполитая не поставила патриарший стол в подвластном ей Киеве, подумаем о себе. Посему я хочу, если Всевышнему будет угодно и писания божественные не запрещают, устроить в Москве превысочайший престол Патриарший. Если вам это угодно: по-моему, тут нет повреждения благочестию, но ещё больше предпочтения вере Христовой. — Фёдор перекрестился.
— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков! Аминь! — поддержал царя Иов.
И зазвучали в Столовой палате голоса одобрения и похвалы мысли царской открыть в первопрестольной наряду с царским — патриарший престол. Видели бояре в возвеличении державной и церковной власти и своё возвеличение, почёт своим званиям. Но и осторожность была у них. Когда смолкли голоса одобрения царёву слову, встал боярин Никита Романов, опёрся руками о посох.
— Речь государя-батюшки красна и угодна Всевышнему. Кто же из русских христиан отвергнет сию боголепную мысль. По-иншему глянут на нашу силу шведские короли и австрийские Габсбурги, турки и крымский хан присмиреют. Но к делу надоть приступать с согласия всей церкви восточной, патриархов-первосвятителей. (Всё, что говорил боярин Никита Романов, было ему навеяно митрополитом Дионисием. И его последние слова митрополит Иов и правитель Борис поняли как предупреждение). Да не скажут пишущие на святую веру латыны-чернокнижники и прочие еретики, что в Москве российский патриарший стол устроился единой царёвой властью. Прости, мой государь-батюшка, раба своего Никитку за дерзость, — закончил своё возражение Романов и, низко поклонившись, сел.
Царь Фёдор был не вельми скор и тонок в размышлениях, заботу Никиты Романова понял просто: тот знал о враждебных движениях в западной России и за её границами на православное московское христианство и высказал свои соображения.
— Дабы не случилось супротивничества нашей воле, дайте знать патриарху из Антиохии волю мою — и пусть он донесёт её до первосвятителей Вселенского Собора. А ты, владыко, — обратился он к Иову, не глянув даже на Дионисия, — навести сегодня же гостя и передай о решении государева Собора.
Борис на этом Соборе молчал. Но думал много. Радовался, что царь говорил так, как желательно было ему, и ясно донёс до всех бояр и дьяков свою державную мысль. Часом позже Борис добавил Иову к сказанному Фёдором:
— Отче владыко, как будешь беседовать с патриархом, скажи, чтобы не мешкал с послами в Царьград и иншие столицы. Ведомо мне, что в Киеве суета началась с появлением Иоакима в российских пределах.
В тот же вечер Иов навестил Иоакима. Встреча князей церкви была тайной. Им не нужен был толмач, потому что книжник и сочинитель Иов владел греческой речью. Два боголепных старца провели в мирной беседе не один час — и оба остались довольны переговорами. Иоаким поверил, что в Москве ему окажут большой почёт, с пустыми руками не уедет, и дал слово немедля отправить гонцов в Царьград к патриарху Иеремии.
Белый город уже погрузился в сон, когда митрополит Иов покинул подворье рязанского епископа, где гостевал Иоаким. Он сел в крытый возок, и буланая лакиния с места пошла рысью, лишь только кучер дал ей волю. Иов прикрыл глаза и задумался о завтрашнем дне, который виделся многотрудным. Он понимал, что в движении к патриаршему престолу волею Бориса, ему, Иову, отведено первое место, что Дионисия ни царь, ни Борис уже не принимают в расчёт. Но знал Иов, что Дионисий своей гордыни не смирит и расставит плевицы, дабы не допустить возвышения супротивника, а то, что Иов оказался для Дионисия в сиём чине, стало очевидным ещё в час хиротонии — посвящения его в митрополиты.
На другой день в Успенском соборе состоялось богослужение в честь высокого гостя из Антиохии. Оно выглядело пышно, собрались многие иерархи, был сводный хор. Хотелось московским князьям церкви показать всё великолепие русского богослужения.
Оно и правда растрогало патриарха Иоакима до слёз, а клирикам потешило самолюбие. Вёл торжественную литургию Иов. Он запевал каноны. Голос его звучал мощно и величаво. Вот он начинает петь канон Ангелу-хранителю:
— Ангеле Божий, хранителю мой святый, живот мой соблюди во страсе Христа Бога, ум мой утверди во истиннем пути и к любви горней уязви душу мою...