Теперь в голос Заразилова вкралась взволнованная хрипотца.
— В Невьянске. Двенадцать человек. Всех вырезали. Даже ребятишек не пожалели, язви их в душу.
— Что решил?
— Немедленно еду. Возьму Степшу Спиценко да Колю Захарова.
— Не рано ли им? Может, с Худышкиным лучше?
— Худышкин и здесь нужен. Вот насчет транспорта кого-нибудь побеспокойте.
— Я сейчас к тебе. Обмозгуем.
Петр Григорьевич положил трубку и покрутил ручку телефона.
— Вокзал? Начальник губмилиции Савотин говорит. Посмотрите, что у вас ожидается в сторону Невьянска. Безразлично — товарняк, дрезина... Для начальника УГРО.
День только начинался. Савотин вышел из особняка, свернул влево и, пугая раскрылившимися полами шинели страдающих бессонницей нэпманов, широко зашагал на угол Главного проспекта и Колобовской улицы[1], где в длинном двухэтажном здании обосновался уголовный розыск. Козырнув часовому, Петр Григорьевич вбежал на второй этаж.
Федор Заразилов сидел в своем кабинете. У него мягкие черты лица, светлые, чуть вьющиеся волосы. Не требовалось острого воображения, чтобы повязать его красной косыночкой и увидеть этакую комиссаршу из агитпропа. Кожаная куртка и галифе, заправленные в жесткие краги, не портили, а дополняли этот образ.
Не вставая со стула, Федор протянул руку с телефонограммой. Савотин снял фуражку, протер очки, присел рядом.
Это было уже второе сообщение об убийстве в Тагильском уезде. 2 ноября в пяти верстах от Невьянска найден труп гражданина Клестова. Убит в упор из нагана. Грабители завладели рыжим мерином, запряженным в телегу, бочкой керосина, тремя мешками муки и тюком мануфактуры. Теперь вырезана вся семья Павла Кондюрина. Налетчики вывезли различного товара на 882 тысячи червонцев банкнотами Госбанка. Как и в первом случае, они воспользовались подводой пострадавшего. На этот раз серой кобылицей, запряженной в рыдван.
— Федор, а это работа не Пашки Ренке?
— Нет. Курчавый взят третьего при облаве в Тагиле. Клестов, может, и на его совести, а вот эти двенадцать...
— Да-а... Патология чисто ренковская. С таким изуверством работает его банда.
— Похоже, Петр Григорьевич. Если не сам Ренке, то его компания. На месте разберусь.
12 ноября 1923 года. Город Невьянск
Кто такой Павел Кондюрин? Нэпман, торгующий по третьему разряду. Начиная дело, он пристроил к своей избе деревянный сруб с откидным прилавком на улице. Но коммерция захромала на обе ноги. Дом стоял на окраине, и покупатели были здесь редкие гости.
Тогда Кондюрин снял лавку на Торговой площади Невьянска. В 8 утра привозил сюда товар, а вечером, свернув все в рогожные тюки, возвращался обратно. Дело сразу пошло на лад, особенно после полученного дозволения брать мануфактуру в кредит на базах Егорьевско-Раменского государственного хлопчатобумажного треста и текстильного синдиката в Екатеринбурге.
Борода Кондюрина распушилась, туже стали застегиваться жилетные пуговицы. В комнатах нельзя было пройти, не задев сундуков с певучими врезными замками. Эти хранилища, обитые жестяными полосками и пахнущие нафталином, пополнялись гарусными, с блестками, платьями, шубами с выхухолевыми воротниками, касторовыми пальто, папахами из барсука, кружевными накидками. А сейчас ничего не было — ни богатства, ни людей, которым оно предназначалось.
Расследованием преступления занимались следователь Невьянской прокуратуры Петр Иовлев, инспектор Екатеринбургского уголовного розыска Степан Спиценко и совсем юный, вихрастый агент Коля Захаров. Возглавлял опергруппу Федор Григорьевич Заразилов. Он и подводил итоги вечером 12 ноября.
Заразилов стоял, прислонившись спиной к русской печке. Следователь Иовлев, пожилой, тучный, с голым черепом, возился у самовара. Спиценко и Захаров сидели на лавке, осунувшиеся, немного ошалелые от всего, что пришлось увидеть и услышать за этот день. Глядя на Иовлева, обыденно готовящего чаепитие, Коля Захаров с трудом сдерживал подступающую к горлу тошноту. Какой тут к черту чай, когда за стеной, в холодном чулане, лежат двенадцать трупов!
Заразилов понимал состояние молодых друзей, но вида не подавал.
— Ну-с, что мы имеем? А имеем мы вот какую картину. В банде было два или три человека. Приехали на телеге с колесами на железном ходу. Надо полагать, что Кондюрины знали их раньше. В семьях, где сундуки набиты добром, незнакомцев просто так не пускают. А женщины ворота открыли. И подводу во двор ввели, и лошадь накормили, и гостям самовар вскипятили. Вот этот самый, с которым наш уважаемый следователь возится. Скоро у тебя, Петр Капитонович?