Нелегкий груз несли на своих плечах работники милиции. Вчера, поднятые командой «В ружье!», они седлали коней, и, наспех обняв родных, уходили в тьму лесов, выбивая оттуда белогвардейские шайки, а день спустя эти же лихие конники патрулировали по улицам городов, вылавливая уголовников, спекулянтов, самогонщиков.
В борьбе с уголовной преступностью милиция постоянно совершенствовала формы своей работы, стремилась использовать новейшие методы расследования преступлений. Стали шире применяться достижения техники, усилилась наружная служба, увеличилось количество патрулей в ночные часы, установилось тщательное наблюдение за уголовными элементами.
Возросшее профессиональное мастерство наглядно проявилось при ликвидации уголовной банды Павла Ренке и Николая Кислицина. Эта крупная операция для Петра Григорьевича Савотина, организатора Екатеринбургской милиции, была последней. Вскоре после судебного процесса друзья и соратники провожали его в Москву на совещание. Пурга мела уже несколько дней. Низкие домики на Пушкинской улице замело до самых окон. Трескучий мороз и ветер-кожедер разогнали по жилищам все живое. А они не замечали ни злого, сбивающего с ног ветра, ни спирающей дыхание стужи. Они шли срединой улицы, там, где меньше всего было сугробов. Шли Савва Бархоленко, Федор Заразилов, Андрей Полуяхтов, Иван Басаргин.
Савотин, кутаясь в башлык, порой останавливался, натужно кашлял. Савва Бархоленко с жалостью смотрел на своего начальника, переглядывался с товарищами. Андрей Полуяхтов, такой же рослый, как и Савотин, обнял Петра Григорьевича за плечи и решительно сказал:
— Вот что, Петр, вернешься из Москвы — и амба. Лечиться пойдешь. Вон, под шинелью-то кости одни.
Савотин молчал. Что он мог возразить? Почти пять лет на посту начальника губмилиции, пять лет изнурительного труда с его-то здоровьем! Савотин молчал, знал: возражать бесполезно.
Друзья вынесут этот вопрос на бюро губкома и заставят хоть ненадолго уйти в отпуск.
Уже поднимаясь в вагон, он смущенно шепнул Савве Бархоленко:
— Понимаешь, какая петрушка... Дрова я так и не вывез. Как бы не замерзли жена с ребятишками.
— Не волнуйся, завтра все улажу, — успокоил его Бархоленко.
Ровно в восемь утра поезд увез Савотина в Москву.
...Вернулся Петр Григорьевич в Екатеринбург уставший от людной столицы, от заседаний, от беготни по отделам и подотделам главмилиции; уставший, но переполненный новыми идеями и планами. Тут и организация трудовых колоний для беспризорников, и создание криминалистического кабинета, и новые методы учета преступников... Не привез он оттуда лишь одного — здоровья.
День был солнечный и морозный. Снег, которому суждено остаться неубранным до весеннего таяния, лежал на привокзальной площади толстым слоем. Щурясь от его режущего блеска, Савотин направился к коновязи, где и разыскал присланную за ним исполкомовскую кошевку.
— Домой? — спросил знакомый возница.
— Нет, в управление, — шлепнул по пухлому портфелю Петр Григорьевич. — Завезем вот это богатство, с людьми повидаемся.
Снежные заносы заставили пробираться кружным путем. К губмилиции подъехали со стороны польского костела[13]. Вылезая из кошевки, Савотин увидел, как на крыльцо, грохнув дверью, вылетел молодой человек в кожаной тужурке. На груди — ремни вперехлест. По сапогам, щедро смазанным дегтем, древнего вида шашка шлепает. Голова простоволосая, жесткая растительность непокорно топорщится.
Савотин с трудом узнал в нем начальника уездно-городской милиции Васильева. Тот, не замечая прибывшего, пискливо закричал:
— Сахаров! Тебя только за смертью посылать.
— Чичас! — откликнулся откуда-то со двора невидимый Сахаров.
Обладатель кожанки, сбегая с крыльца, едва не наткнулся на Савотина.
— Петр Григорьевич! — радостно стукнул каблуками Васильев. Лицо его блаженно засияло. — Прямо из столицы?
— Прямо из нее.
— А мы вот воюем все... На Екатеринбурге-II какая-то банда вагоны распотрошила. Прямо на путях, гады. Мишу Янберга — он на посту стоял — угробили. Бархоленко уже там. На помощь ему дунем.
Из туннелеобразных ворот, выворачивая лепешки утоптанного снега копытами, вылетел гривастый длинноногий жеребец, запряженный в розвальни. На облучке — тот, которого «только за смертью посылать», — Сахаров. За плечами у него винтовка. Штык — небо царапает. Позади — четыре милиционера. У одного берданка, у другого — японский карабин, двое с шашками. К солдатским опояскам по бомбе прицеплено.