Ночь наступила рано и была ненастной, дождь всё ещё лил как из ведра, так что у нас не было возможности высушить мокрую одежду. Мне хотелось выпить бренди, чтобы согреться, но в спешке нашего отъезда из Лесной я забыл о карманной фляжке и вынужден был довольствоваться более мягким средством – горячим чаем. Моя постель, завернутая в клеёнку, была, к счастью, сухой, и, хотя я был мокрый, я заполз ногами вперед в мешок из медвежьей шкуры и, укрывшись тёплыми тяжёлыми одеялами, спал в относительном комфорте.
Вьюшин разбудил меня рано утром и сказал, что идёт снег. Я поспешно поднялся и, откинув полог палатки, выглянул наружу. Случилось то, чего я больше всего боялся. В долине бушевала снежная буря, и природа внезапно приняла суровый вид в своём холодном белом зимнем одеянии. Снег уже выпал в долине на глубину трёх дюймов, а в горах он будет, конечно, ещё глубже. На мгновение я заколебался, стоит ли пытаться пересечь хребет в такую погоду, но мне было приказано идти, по крайней мере, до реки Шаманки, и если я не сделаю этого, то цель всей экспедиции не будет достигнута.
Предыдущий опыт убедил меня, что майор не позволит никакой непогоде помешать осуществлению его планов, и если ему удастся достичь реки Шаманки, а мне – нет, то я никогда не смогу оправиться от унижения неудачей и не смогу убедить его, что англосаксонская кровь ничуть не хуже славянской. Поэтому я всё же отдал приказ собирать лагерь, и как только лошади были навьючены и осёдланы, мы отправились к подножию горного хребта. Не успели мы подняться и на двести футов над долиной, как с северо-востока на нас налетел штормовой ветер, который через несколько минут перемешал небо и землю в одном огромном белом клубящемся вихре.
Подъём стал таким крутым и каменистым, что мы больше не могли ехать верхом. Мы спешились и медленно потащили наших лошадей вверх, с трудом пробираясь через глубокие сугробы и карабкаясь по острым зазубренным камням, раздирая о них наши сапоги из тюленьей кожи. Мы кое-как поднялись, наверное, на тысячу футов, когда я так устал, что вынужден был лечь. Во многих местах снег доходил мне до пояса, и мой конь отказывался сделать хоть шаг, пока я буквально не подтаскивал его к себе.
Немного отдохнув, мы двинулись дальше, и после ещё одного часа напряженной работы нам удалось достичь того, что казалось гребнем горы, примерно в 2000 футах над морем. Здесь ветер дул с почти непреодолимой яростью. Вихри несущегося снега скрывали всё на расстоянии нескольких шагов, и казалось, что мы стоим на обломке исчезнувшего мира, окутанного круговоротом колючих снежинок. Время от времени в белом тумане над нашими головами вырисовывалась как бы подвешенная в воздухе чёрная вулканическая скала, недоступная, как пик Маттерхорна. Затем она снова исчезала в клубящемся снегу, и мы видели только белую пустоту. Длинная бахрома сосулек свисала с козырька моей фуражки, а одежда, пропитанная вчерашним проливным дождём, замёрзла и превратилась в хрустящий ледяной панцирь.
Залепленный снегом, с одеревеневшими от холода конечностями и стучащими зубами, я взобрался на коня и отпустил поводья, давая ему идти, куда он хотел, только умоляя проводника поторопиться и уйти куда-нибудь подальше от этого открытого места. Тот тщетно попытался заставить своего коня повернуть против ветра, но ни крики, ни плеть не смогли заставить его, и в конце концов проводник повёл нас вдоль гребня горы на восток. Мы спустились в сравнительно защищенную от ветра долину, снова поднялись на другой гребень, ещё выше первого, обогнули коническую вершину, где также дул сильный ветер, спустились в другое глубокое ущелье и поднялись ещё на один гребень. Здесь я, наконец, полностью потерял направление движения и не имел ни малейшего представления, куда мы идём. Я знал только, что мы уже сильно замерзли и находимся непонятно где в дебрях гор.
За последние полчаса я уже несколько раз заметил, что наш проводник часто и беспокойно совещается с другими камчадалами о нашем пути и что он, кажется, растерян и не знает, в каком направлении идти. Он подошел ко мне с хмурым лицом и признался, что мы заблудились. Я не мог винить беднягу за то, что он потерял дорогу в такую бурю, потому сказал ему, чтобы он просто шёл в направлении реки Шаманки, и если нам удастся найти хоть какую-нибудь укромную долину, мы разобьём там лагерь и переждём непогоду. Я хотел предостеречь его, чтобы он случайно не вышел в таком ослепляющем снегу на край пропасти, но не мог объяснить это по-русски так, чтобы меня поняли.