Около десяти утра, насколько я мог судить без часов, наш проводник осмотрел берег и сказал, что пора идти, у нас будет от четырёх до пяти часов, чтобы добраться до оврага. Мы поспешно вскочили в сёдла и галопом поскакали вдоль берега, окружённые с одной стороны чёрными скалами, а с другой – солёными брызгами моря. Огромные массы скользких зелёных водорослей, ракушек, пропитанных водой стволов плавника и тысячи выброшенных штормом медуз грудами лежали на берегу, мы мчались по ним бешеным галопом, не останавливаясь ни на мгновение, разве что только для того, чтобы пробраться между огромными каменными глыбами, которые кое-где отвалились от скал и высились на берегу серыми, покрытыми ракушками громадами размером с железнодорожный вагон.
Мы замечательно проехали первые восемнадцать верст, как вдруг Вьюшин, ехавший впереди, остановился так резко, что чуть не перелетел через голову лошади, и издал уже знакомый крик: «Медведи! Два медведя!». Медведи, а это точно были они, пробирались по берегу примерно в четверти мили впереди нас; как они попали в такое отчаянное положение, в котором они неизбежно должны были утонуть в течение двух-трёх часов, мы не могли понять.
Впрочем, нам было все равно, потому что медведи были там, где должны были проехать мы. Кто-то для кого-то должен стать завтраком! Ни уклониться, ни объехать мы не могли, так как скалы и море оставляли нам только узкую тропинку. Я зарядил один патрон в винтовку и ещё дюжину положил в карман, Вьюшин загнал пару пуль в двуствольное охотничье ружьё, и мы крадучись пошли вперёд, прячась за скалы, чтобы, если удастся, выстрелить в них, прежде чем они нас увидят. Мы были уже почти на расстоянии выстрела, когда Вьюшин вдруг с громким смехом выпрямился и крикнул: «Люди!». Выйдя из-за скалы, я отчетливо увидел, что это люди. Но как они сюда попали?! Два туземца, одетые в шубы и штаны, приближались к нам с отчаянными жестами, крича по-русски, чтобы мы не стреляли, и держали в руках что-то белое, похожее на флаг перемирия. Как только они подошли достаточно близко, один из них, в котором я узнал камчадала из Лесной, с низким поклоном протянул мне мокрый грязный клочок бумаги. Это были посланцы майора! В душе возблагодарив Бога за то, что другая сторона в безопасности, я разорвал конверт и торопливо прочёл: «Берег моря, 15 верст от Лесной, 4 октября. Выброшен на берег штормом. Возвращайся как можно скорее. С. Абаза».
Камчадальские гонцы вышли из Лесной всего на один день позже нас, но задержались из-за бури и плохой дороги и только накануне вечером достигли нашего второго лагеря. Не имея возможности перейти горы из-за снега, они бросили лошадей и попытались добраться до реки Шаманки пешком по морскому берегу. Они не рассчитывали сделать это за один прилив, но намеревались укрываться в скалах во время прилива и продолжать путь, как только отступающая вода обнажит берег. Времени на объяснения не было. Прилив будет быстрым, а мы должны пройти ещё двенадцать миль за час или потерять лошадей. Мы посадили усталых мокрых камчадалов на двух запасных коней и снова пустились галопом. По мере приближения к оврагу ситуация становилась всё более тревожной.
К выступающим вперёд утесам вода подбиралась всё выше и выше, и в нескольких местах до их подножий уже долетали брызги и пена прибоя. Минут через двадцать берег станет непроходимым! Наши лошади держались безупречно, а до ущелья уже совсем недалеко – за ещё одним выступающим утесом. Волны уже начинали разбиваться о его подножье, когда мы проскакали мимо по воде глубиной несколько футов и через пять минут натянули поводья у входа в ущелье. Это была нелёгкая гонка, но мы выиграли её с запасом всего каких-то десять минут, и теперь Лесная была от нас в менее чем шестидесяти милях к югу, за заснеженным горным хребтом. Если бы не здравый смысл и смелость нашего проводника, мы бы всё ещё барахтались в снегу где-нибудь в горах в десяти милях от Шаманки. Ущелье, по которому шла наша дорога, было загромождено массивными валунами, зарослями стланика и ольхи, и нам стоило ещё двух часов тяжёлой работы, чтобы прорубить по нему тропу.