Последний переход – вверх по пологому склону к горловине ущелья начали на следующий день, к вечеру. Похолодало, из рюкзаков и котомок были извлечены подбитые мехом вислоухого медведя и полевой рыси куртки. А за ними – шерстяные рукавицы и заячьи ушанки. Одежда у Курта была хорошая, медведя прошлой зимой он подстрелил сам. Потом двое суток на себе волок тушу в кочевье, впрягшись в волокушу, которую смастерил из шкуры подстреленного днём раньше трирога. Пастор Клюге тогда велел откупорить бочонок ржаного пива, и каждый в кочевье пропустил в честь Курта по кружке. А на следующий день с амвона походной церкви Клюге велел считать Курта Бауэра совершеннолетним – на год раньше срока.
Пересменка прошла быстро – за считаные полчаса прежний заслон собрался, командир отсалютовал на прощание Мартину Бреме, и шестнадцать человек, один за другим растворившись в покрывающем склон подлеске, двинулись в обратный путь. Домой двинулись, в октябрь, на восток.
– Бауэр и Кох, в охранение, – отдал быстрый приказ Железный Мартин. – Остальным отдыхать!
Четырнадцать человек друг за другом втянулись в узкое жерло прорытой в склоне косогора землянки. Курт махнул рукой Фрицу Коху и выдвинулся западнее, к горловине – туда, где Ремень, переламываясь на вершине пологого склона и теряясь под ветвями растущих по обочинам лапчатых елей, уходил вниз в ущелье и дальше – в земли позднего ноября.
Кох спустился по восточному склону вниз, укрылся в корнях кряжистого выворотня. Охранение следовало нести по обе стороны – частенько декабриты на узких четырехвесельных берестяных ладьях обходили заслоны морем и нападали с тыла.
Курт постелил на землю телогрейку, прилёг на неё и умостил ствол винтовки между сучьев поваленной пряной сосны. Крепкий смоляной дух приятно щекотал ноздри и слегка кружил голову. Бодрствовать предстояло всю ночь, Курт устроился поудобнее и задумался.
Декабриты… Несколько лет назад никакой войны с ними не было. А были вместо набегов, заслонов, стрельбы и убитых ярмарки на ничьей земле, улыбчивые русые сероглазые девушки и парни с воротом нараспашку, навстречу ноябрьскому ветру. И отец ходил по рядам, весёлый, хмельной, азартно торгующийся с хитроватыми плечистыми бородачами и с ними же залихватски чокающийся, обмывая сделку. А Отто, по пояс голый, ступал в очерченный в палой листве круг для кулачного боя, октябриты криками и улюлюканьем подбадривали его, а люди декабря – своего бойца.
Отто… Он был на год старше и совсем не похож на брата, едва не полная ему противоположность. Широкоплечий, громкоголосый, круглолицый, общительный – в отца. Курт пошёл в мать, в покойную Анну Бауэр. Немногословный, как она, тонкий в кости, тоже, как она, и такой же белокожий. Теперь из всей семьи остался один Курт. Пастор Клюге не раз намекал, что неплохо бы ему присмотреть себе девушку, и даже брался сосватать Грету Браумюллер, дочку пастора из среднеоктябрьского кочевья. Курт отнекивался – Грету он видел пару раз, когда кочевья съезжались на праздник урожая, но дело даже не в том, что она ему не нравилась. И даже златовласая гордячка Бланка из раннего сентября ни при чём – Курт отдавал себе отчёт, насколько безнадёжна его годичной давности влюблённость. А дело в том, что… спроси его, он сам бы не сказал в чём. Видимо, поломалось что-то в угрюмом девятнадцатилетнем парне после смерти семьи. Курт чуть ли не физически чувствовал неисправность в молодом и сильном тренированном теле. Он не мог бы сказать, что именно пришло в негодность, но результат вполне осознавал. Стало неинтересно жить. Уныло и скучно. Повседневные дела и заботы начали тяготить, охота перестала быть в радость, даже проповеди в церковной школе, в которых пастор растолковывал, как Господь устроил мир, казались блёклыми и вызывали если не отторжение, то зевоту.
Декабритов Курт увидел под утро, едва из-за восточного края ущелья выплыл обод тускло-серебряного диска Нце. Десятки фигур метнулись ниже по склону между стволами и, укрывшись за ними, замерли. Страх ожёг сердце, огненной волной прокатился по груди и болевым спазмом стиснул желудок. Первым порывом было немедленно бежать. Курт с трудом подавил его – подставить декабритам спину означало смерть. К тому же был ещё и заслон – четырнадцать спящих, доверивших ему свои жизни.
Курт рванул затвор и выпалил в воздух. Звук выстрела прогремел сквозь подлесок, ударил в склоны гряды, отразился от них эхом, а миг спустя с востока отозвалась винтовка Коха, и Курт понял, что это означает: их окружили, и атака будет с обеих сторон.