Выбрать главу

- Гляди, где мы едем, Алька! - воскликнул он, увидев указатель "Blankenfelde". - Вот оно, логово дьявола! Но нас

его искушение миновало...

- Искушение миновало, наваждение продолжается... - задумчиво сказал Алик.

- Чем же тебя так Ренатка присушила?

- Над чем смеешься, козел бородатый? Она меня презирает. А я не знаю, как поступить...

- Ты когда-нибудь читал Нагорную проповедь Иисуса? - неожиданно спросил Загребский.

- Естественно, нет.

- Ну хорошо, ты слышал выражение, "поступай с дру-гими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой"?

- Это слыхал.

- Вот оно как раз из той проповеди. С добавкой "ибо в этом закон и пророки".

- Сомнительного качества закон. Идет, скажем, тебе навстречу гомосек, который в два раза тебя сильнее...

- Молодец, соображаешь. Но был и другой подход. В той же Иудее жил мудрец по имени Хилель - он был старше Иисуса на полсотни лет. Он утверждал, что вся премуд-рость Торы заключается в простой идее - не делай другому того, что ты бы не хотел испытать на себе. Чувствуешь разницу?

- Чувствую. Типа, евреи нашли у Иисуса ошибку в преобразованиях. От a>b он некорректно перешел к -a>-b.

- Иисус и сам был евреем. Но я только хотел сказать, что одну и ту же проблему можно решать по-разному. Ты же сам говорил, что не знаешь, как поступить.

- Теперь знаю, - сказал Алик. - Только что догадался. Поступай с другим так, как он сам себе желает - вот и вся премудрость. Любая другая формула означает насилие в какой-то форме.

Друзья остановились на заправке в виду Гейдельберга. От придорожной рощицы тянуло запахом прелой листвы. В освещенной витрине стояли сигареты, банки с пивом, толстенькие колбаски, ярко упакованный йогурт, презерва-тивы, шоколадки, женские тампоны, коробки с печеньем, таблетки аспирина и множество другого придорожного товара.

- Люблю немецкие танкштелле, - Загребский вставил

"пистолет" в бензобак. - Здесь есть все, что нужно проез-жему человеку - от гондона до пирамидона...

На табло закружились цифры.

В ночном воздухе раздалось тонкое козье блеяние. Алик выхватил из кармана телефон и прочел первую строчку эсэмэски от Ренаты "Я долго думала...".

- Она мне написала, Загребский! - он оторвал от теле-фона просветленное лицо. - Скучает, наверно, на дежур-стве, если оперировать некого. Далеко отсюда до универ-ситета?

- Считай, что уже приехали, - бородач - махнул в сторону огоньков у подножия холма. - Тебя прямо туда доставить? Все-таки ты ее чем-то прихватил, физик-ботаник. Ренатка - девка серьезная, непростая. К ней за все время только один мужик и смог подкатиться. Тот, которого Грета потом скогтила, как мыша полевого...

Алик не слышал Загребского. Он снова и снова, не веря своим глазам, вчитывался в присланный Ренатой текст.

"Я долго думала, как мне выразить свое презрение к тебе, ничтожный ты человечишко. И придумала. Ты ведь охотился за татуировкой, не так ли? Искал код бикини! И ради этого готов был не только переспать с любой шлюхой, но даже поиграть в любовь. Так вот: у меня была эта татуировка. Я прекрасно помню, как эта сумасшед-шая старуха посадила меня напротив зеркала с раздвинутыми ножками и, якобы дергая колючки от кактуса, колола меня чернильной иглой. Я свела эту надпись вместе со скорпионом на плече, как только стала взрослой. Но буквы на том месте, которое ты никогда больше не увидишь, я помню отлично. Вот они, получи их, червяк: "AYNURG".

"Это же Груня, только наоборот, - осенило Алика. - Ну да, она же перед зеркалом их набивала..."

- Что там тебе Ренатка отписала такого? - весело спро-сил Загребский. - Ты похож на потерпевшего кораблекру-шение.

- Так оно и есть, - ошеломленно пробормотал Алик. - Спасся один на необитаемом острове, но море вместо бочонка солонины выбросило мне в насмешку мешок с пиастрами.

- Какие еще пиастры?

- Послушай, Загребский, - сказал Алик с силой. - Ты знаешь, какая штука? Рената прислала мне Симину поло-винку кода. Но дело не в этом. Она меня презирает...

- Ни хрена себе, - опешил Загребский. - Как это, не в этом дело? Выходит, теперь можно связаться с Гретой и закрутить все по новой, но уже с другим раскладом? Ну, дела!

Загребский полез в карман за платком, чтобы выте-реть внезапно вспотевший лоб, но вместо него извлек из украденного у покойного Максимилиана Фабиановича пиджака синий листок.

В наступившей тишине было слышно, как шуршит бензин внутри гофрированного шланга.

- Выходит, Сима была неправа, - промолвил, наконец, Алик. - Договор с нечистой силой нерасторжим. Он вечен, просто меняются его участники...

- Выходит так, - возбужденно кивнул Загребский.

- Мы должны позвонить Симе, - твердо сказал Алик.

- Не надо никому звонить, - Загребский в ажитации выдернул "пистолет" из бензобака, словно собираясь выст-релить в Алика. - Сима отказалась от своей доли доброволь-

но. Так что теперь мы и сами прекрасно справимся.

- А Грета? Ты же только что собирался с ней связаться!

- С какой стати? Я от нее всю жизнь одни унижения терпел. И вообще, этот клад ничей, ты же сам мне рассказал всю эту историю. Им тогда просто повезло. А теперь у меня началась полоса удач!

Загребский критически посмотрел на автомобиль и заново вставил "пистолет" в бензобак.

- Я думаю, эту зеленую кастрюлю еще не поздно вер-нуть дилеру.

- А как же твои рассуждения о Торе и Нагорной про-поведи? - с тревогой спросил Алик. - Разве не надо посту-пать с человеком так, как он сам того хочет?

- Это ты придумал, а не я. И не Иисус.

- Загер, очнись! Ты же с самого начала сказал, что для

тебя в этом деле главное - полет вдохновения...

- Я-то думал, что речь идет о каких-то паршивых ко-миссионных. А тут вон какая история...

- Ты же всегда говорил, что свобода дороже денег!

- Смотря каких денег. Большие деньги - это большая свобода. Я теперь понимаю, почему Достоевский мучился конфликтом между свободой и совестью. Ему просто не хватало денег на рулетку.

- Так ли уж желанна большая свобода, Загребский? - нервно засмеялся Алик. - Ведь свобода - не синоним счас-тья.

- Именно что синоним. Хотя ты можешь считать ина-че. Это тоже будет проявлением свободы.

- А Рената? - Алик сжал кулаки. - Я ведь получил код от нее. Как насчет ее доли?

- При чем тут Ренатка? Она же сама прислала тебе па-роль. Хотела тебя унизить. Не поверила в твои чувства. Можно сказать, предала тебя. Плюнь ты на нее. Ты теперь таких ренаток сможешь дюжинами на шампур насажи-вать...

Алик неумело размахнулся и ткнул Загребского кула-ком в нос. На клетчатый пиджак Максимилиана Фабиано-вича выкатились две красные капли. В ответ бородач вы-дернул из бензобака "пистолет" и наотмашь ударил Алика по голове. Раздался костяной треск, на виске Алика возник алый зигзаг, и он мешком повалился на усеянный масляны-ми пятнами асфальт. Из-под мгновенно побелевшей щеки по бензиновой лужице зазмеилась струйка крови.

Загребский аккуратно вставил "пистолет" в бензоко-лонку, обошел вокруг распростертого тела, сел на корточки и обхватил голову руками. Спереди он был похож на боро-датого гнома в твидовом пальто.

Очнувшись, Загребский уложил Алика на заднее сиде-нье. "Опель" с визгом покрышек вылетел на ночной авто-бан. У подножия холма перемигивались огни Гейдельберга.

- Какую чушь ты несешь, Загребский, - услышал Алик пробивающийся сквозь отходящий наркоз голос Ренаты. - При чем тут Иисус, Тора, Нагорная проповедь, нечистая си-ла и прочая бутафорская борьба добра со злом? Все это придумали философы-идеалисты в попытке объяснить все сущее. Бинарный мир, состоящий из света и тьмы, борьба двух начал - это же примитивная схема, необходимый базис, отправная точка для рассуждений, а не определяющая законы бытия суть. Свет слагается из всех цветов радуги, и у тьмы бывает бесконечное множество оттенков. Мир - это вулкан, извергающий многоцветную, бесконечно разнообразную лаву жизни, а вовсе не унылые маневры Сатаны и Ангела в преддверии Армагеддона. Но простенькую биполярную концепцию с радостью подхва-тила церковь, поскольку она позволяет, поколение за поко-лением, манипулировать триллионами человеческих мозго-вых полушарий. Попы же сами ничего выдумать не могут. Любая религия - это лишь вульгарное изложение одной из антропологических теорий, повторение ее задов. О каком четком разделении на добро и зло может идти речь, если в человеческом муравейнике одновременно существует мно-жество взаимоисключающих представлений о справедливо-сти - от всеобщей уравниловки до узаконенного рабства? Включая демократию - систему, при которой масса иди-отов выбирает самого ловкого и наглого манипулятора.