«Уважаемые товарищи!
С чувством горечи на сердце приступаю к изложению некоторых событий. Скоро будет десять лет, как я обратился в советскую миссию с заявлением о том, что раскаиваюсь в участии в белом движении и готов своей работой в пользу Советской России искупить свои грехи. Мое предложение было принято. Я начал работу, руководствуясь исключительно идейными побуждениями. За короткое время я не только доказал свою преданность, но и полюбил то дело, которому стал служить. Товарищи, с которыми я работал, могут засвидетельствовать, что во мне они нашли неутомимого помощника, который, невзирая на все препятствия, исполнял даваемые ему поручения.
С особым рвением я принялся за дело, когда получил командировку в Румынию, где проработал более полутора лет и там же был арестован. Прошло четыре года. Я начал готовиться к выходу на свободу. Приблизительно за год до моего освобождения румынская сигуранца стала настойчиво стремиться заполучить меня на свою сторону. Этому способствовало то обстоятельство, что допрашивавшие меня во время заключения руководящие работники этого ведомства Гусареску, Ионеску, Войнес-ку и Кристеску убедились в моих способностях. Я пошел навстречу их домоганиям, думая в будущем быть полезным СССР. После моего освобождения я несколько месяцев оставался в Румынии и за это время собрал большой материал, чрезвычайно интересный для советской разведки.
В октябре я приехал в Вену, где тотчас же явился в полпредство. Здесь меня встретил не товарищ, не работник, а типичный чиновник, который с одинаковым успехом мог бы служить и в советском полпредстве, и в царском посольстве. Связались с Москвой, но ответ был однозначным: никаких отношений со мной поддерживать не следует. Я обратился через этого чинушу с длинным заявлением, в котором вновь обратил внимание на мою связь с сигуранцей, которую можно использовать в интересах советской разведки.
Через некоторое время я получил от этого же господина ответ, что мне решено дать визу на въезд в СССР по кратчайшему маршруту, в третьем классе. Деньги даются на билет до советской границы, а о пропитании я должен позаботиться сам. При этом чиновник сообщил конфиденциально, что мне вряд ли стоит ехать. Такой ответ поразил меня. Я слишком хорошо представляю себе советскую действительность, чтобы не знать, что есть много идиотов, в руки которых я мог бы попасть и которые могли поставить меня к стенке, совершенно не разбираясь в тонкостях. А до старших начальников далеко. Уехал в Берлин. Притворился больным и только через месяц заглянул в тамошнее полпредство. Дел со мною иметь не хотели. Для меня стало еще более очевидным, что ехать в Москву пока нельзя. Возмутило и то, что после стольких лет работы меня оставляют на произвол судьбы. Видно, товарищи, только тогда вы сможете меня оценить, когда снова стану вашим врагом.
Теперь нахожусь в Париже. Вы, наверное, интересуетесь, что я делаю. Удовлетворяю ваше любопытство: работаю в организации товарища Беседовского и его газете «Борьба».
Пока всего наилучшего. На прощание могу сказать лишь одно — слишком вы разбрасываетесь людским материалом и не умеете ценить людей. Этим и объясняется тот факт, что за последнее время заграничный отдел ОГПУ терпит одно поражение за другим. Надеюсь, что вы оцените хотя бы теперь мое чистосердечное обращение.
Оставляю вам на всякий случай свой адрес, если пожелаете со мной связаться: Париж 1У, а/я 127, до востребования.
19 июня 1930 г. Лаго-Колпаков»
Вначале руководство отдела посчитало, что следует во что бы то ни стало заполучить Лаго в Центр и обстоятельно во всем разобраться. Его своеволие кое у кого вызвало раздражение. Вместе с тем ситуация, складывавшаяся вокруг Лаго, оказалась в своем роде уникальной. Он успел поработать у белых, причем не где-нибудь, а при штабах Деникина и Врангеля. У красных тоже, с которыми порвал, хлопнув, как говорится, дверью. Только так со стороны и могло выглядеть его поведение. К этому добавлялись «Мемуары» о деятельности советской разведки, которые он предоставил эмигрантской прессе. Для любого было ясно, что после таких «подарков» большевикам обратной дороги к красным ему нет. «Разоблачения» Лаго прочно ставили его в белый лагерь. Изучение же самих публикаций Лаго показало, что они являются плодом литературного творчества, обобщения и комментирования тех фактов и обстоятельств, которые почерпнуты из эмигрантских газет. Некоторые образы советских представителей действительно были «списаны» автором с людей, которых он встречал в полпредствах. Каких-либо конкретных сведений, касающихся методов оперативной работы, публикации не содержали. Но все же очерк под претенциозным названием «Мемуары» так или иначе подавал работу советской разведки в Европе в отрицательном свете. Лаго, безусловно, становился ценной находкой для антисоветской эмиграции. А это обстоятельство удачно вписывалось в возможность решения тех задач по эмиграции, которые в качестве приоритетных были в тот период поставлены перед разведкой политическим руководством страны. Особенно это касалось планов и практической деятельности тех группировок, которые исповедовали радикальные методы борьбы, включая террор. Соображения государственной безопасности здесь перевешивали эмоции по случаю своевольства Лаго, которое к тому же не казалось совсем уж беспочвенным тем, кто не хуже его знал обстановку у себя дома.