— Boker tov,[78] — учтиво поздоровался юноша. — Ма uchal laasot lemaancha?[79]
— Shalom,[80] — ответил на приветствие Томаш, торопливо листая разговорник. — Эээ… eineni yode'a ivrit.[81] — Он поглядел на молодого израильтянина, гадая, понял тот хоть что-нибудь или нет. — Do you speak English?
— Ani lo mevin anglit,[82] — ответил юноша, виновато покачав головой. Португалец в раздумье огляделся по сторонам.
— Гм… Соломон?.. — догадался он назвать имя человека, которого разыскивал. — Ребе Соломон Бен-Порат?
— Ah, ken,[83] — обрадовался юноша и широко распахнул дверь. — Be'vakasha![84]
Молодой человек провел Томаша в небольшую, богато обставленную гостиную, вежливо произнес «slach li»[85] и с коротким поклоном удалился. Томаш присел на край дивана и огляделся. Мебель была темного дерева, картины на стенах изображали сцены из Ветхого Завета; в воздухе витал характерный запах старых книг, теплого воска и камфары. В комнате играли пробивавшиеся сквозь маленькое окошко золотые лучи.
Через несколько минут в коридоре послышались голоса, и на пороге появился крепкий, коренастый семидесятилетний старик. На плечах старого талмудиста лежал белоснежный талит с ярко-синими полосами по краям, молитвенное одеяние правоверного иудея, лысую голову покрывала черная бархатная ермолка, окладистая серебряная борода придавала ему сходство не то с Санта-Клаусом, не то с одним из волхвов.
— Шолом алейхем, — тепло приветствовал он гостя. — Я раввин Соломон Бен-Порат, — английская речь давалась старику не без труда. — С кем имею удовольствие говорить?
— Я профессор Томаш Норонья из Лиссабона.
— А, профессор Норонья! — радостно воскликнул Соломон, энергично пожимая португальцу руку. Его ладонь была сухой и морщинистой, но твердой. — Na'im le'hakir otcha!
— Прошу прощения.
— Очень рад познакомиться, — повторил раввин по-английски. — Как долетели?
— Хорошо, благодарю вас.
Старик знаком пригласил гостя следовать за собой и повел его по длинному коридору, на ходу рассуждая о том, какая все-таки удивительная штука самолеты, огромные, тяжеленные, а летают быстрее Ноевой голубки. Сам он двигался медленно: мешали одышка и тучность. В конце коридора располагалась библиотека с массивными книжными шкафами и большим дубовым столом; раввин усадил Томаша на стул и устроился напротив.
— Это наш зал приемов, — объяснил он на своем гортанном английском. — Хотите что-нибудь выпить?
— Нет, спасибо.
— Даже воды?
— Что ж… От воды не откажусь.
— Хаим! — позвал старик, повернувшись к дверям. — Ma'im.[86]
В библиотеку вошел молодой человек с маленьким подносом, на котором стояли графин и два стакана. Он был лет тридцати, худощавый, чернобородый, в вязаной ермолке.
— Это Хаим Насси, — представил вошедшего раввин и со смешком добавил: — Царь иудейский.
Томаш и Хаим обменялись рукопожатиями.
— Вы и есть профессор из Лиссабона? — спросил Хаим по-английски.
— Да.
— О! — воскликнул молодой еврей с неожиданным воодушевлением. — Это просто замечательно.
— Хаим португальского происхождения, — пояснил старик. — Верно, Хаим?
— Да, — нехотя признался Хаим, смущенно отводя глаза.
— Правда? — удивился Томаш. — Вы португальский еврей?
— Да, — признался Хаим. — Моя семья из сефаради.
— Вы знаете, кто такие сефаради? — спросил Соломон. — Пиренейские евреи. Их изгнали с Пиренейского полуострова приблизительно в пять тысяч двести пятидесятом году. По еврейскому календарю, разумеется.