– На этой неделе меня не ждите, сами крутитесь, – он нажал отбой.
Его крутило весь день. Крутил уже не страх, а ярость. К ночи живот разболелся так, что он решил принять слабительное.
Раздражение Александрова от встречи с мелкими сменилось досадой на себя. Сначала пообещал в необъяснимом порыве, потом разозлился, что наврали, потом стало неудобно перед ними… Вот черт, совсем нервы развинтились. С самого начала нечего было связываться с таким народцем. Они же одноклеточные. Он велел найти Скляра.
– Звоню, как обещал. Будут тебе четыреста. Присылай гонцов оформлять. Но деньги получишь после того, как я запарафированный проект соглашения о холдинге увижу. В документах, а не так, как ты на коленке нам в Милане рисовал.
– Костя, аплодирую верному решению. Слушай, давай так: четыреста, как договорились, но пусть это будет не кредит, а кредитная линия с лимитом хотя бы на пятьсот. Обещаю любую сумму свыше четырехсот согласовывать с банком. Если хочешь, с тобой лично.
– Выходит, Листвянку берешь?
– Выходит, беру. Тебя что-то смущает?
Александров не обмолвился, что уже выдал кредит под залог акций Листвянки, но ему стало совсем не по себе. Теперь второй раз выдаст еще сорок Скляру на покупку тех же акций – ну не идиот ли? Самое простое и соблазнительное решение – сдать Чернявина Скляру – он не рассматривал. Это крысятничество, и рано или поздно стало бы известно на рынке. Нет, каждому свое… Пусть Скляр покупает Чернявина, а ему надо взыскивать кредит, который сам же и выдал.
– Костя! Ты что замолк? Все же складывается!
– Похоже, что складывается…
– Значит, работаем! Как будут новости, отзвонюсь.
Уже через три дня Платон подписал предварительный договор покупки Листвянки. Он сам удивился, когда Чернявин проявил инициативу – попросил о встрече, пришел и тут же с порога заявил: «Вы все равно меня удушите на деньги Александрова, я знаю». Интересно, откуда он знает про Александрова? Хотя на свете секретов не бывает.
Все в конце концов всплывает. Про всех. Даже про Александрова. Скляр вспомнил, как тот на секунду оцепенел, когда на Гарде он пробросил про доносы в сортирах… Вспомнил и тут же выкинул из головы. Каждый принимает решения сам, и каждый потом сам платит по своим счетам. Если их предъявляют и платить все же приходится. На человеческие отношения эти мелочи не влияют. Скляр был в этом уверен и тогда, и два года спустя, приняв свое решение: его собственный холдинг должен развиваться, а банк Александрова не должен больше путаться под ногами. Но в тот день, когда к нему в кабинет вошел Чернявин, Скляр о судьбе банка Александрова еще не думал.
Этого мелкого Скляр, конечно, быстренько опустил в цене: тот заикнулся было о шестидесяти, но по глазам было видно, что хочет пятьдесят. Платон сказал «сорок – и по рукам». Дал понять, что за последнюю десятку можно и повоевать. А после войны… одни руины, как известно… Война, конечно, тоже штука недешевая, но с бюджетом в три единички он так прижмет Чернявина, что тому мало не покажется. Сказал и сам испугался: Чернявин стал сизым, и Скляр подумал – не обгадил бы его кабинет, не дай бог. «Не будем, воевать, правильно? – почти ласково спросил он. – Деньги на ветер пускать, коррупционеров кормить… Зачем?»
Все-таки Скляр чуял в этой договоренности подвох. Стояло еще что-то в глазах у Чернявина, кроме страха. Но думать об этом некогда, надо браться за Зайца, пока все удачно складывается. И немедленно после этого дожимать Жмужкина.
Позвонила Вика с вопросом, когда он собирается домой. Платон любил Вику, но не любил вопрос «когда», тем более что домой он не собирался. В графике у него стоял ужин, на который был приглашен собственник крупного английского частного инвестицонного фонда. Платон расчитывал затащить англичанина в головную компанию своей группы, в «Квантум», в которой лес, даже с холдингом, был лишь частью, причем далеко не главной, а ядро составляли машиностроение и металл. Пустое дело – уговаривать институциональных инвесторов, замордованных процедурами, регуляциями и службами контроля, вложиться в российский бизнес. А вот частный фонд, где решение принимает одно лицо… Расчеты и регламенты человеческий опыт, его оценку рисков, его чутье не заменят.