Буря налетела на Подлажице почти двадцать лет назад. Пока старый монах то умолял Бога о прощении, то вскрикивал: «Буря!», женщина делилась с юношами обрывочными воспоминаниями.
Киприан так и не понял, почему старик считал себя виновным в происшедшей катастрофе, но то, что он думал именно так, казалось бесспорным. Также было неясно, какое отношение непогода имела к могиле, о которой бормотал монах; однако то, что старик пробурчал в конце повести, заставило Киприана поежиться от холода, по сравнению с которым ледяное дуновение, которое он ощутил здесь же ранее, показалось приятным бризом.
Буря!
Непогода, собиравшаяся весь день; удушающая жара с самого утра, полевые работы, выполнять которые приходилось очень медленно; торговые караваны, еле ползущие из Хрудима на запад; раздраженные животные, раздраженные люди; слепни будто взбесились, так что коровы, спотыкаясь, бегали взад-вперед по пастбищу, а лошади лягались и норовили укусить. Затем низину, в центре которой находились развалины Подлажице, неожиданно накрыла тьма. Небо затянули налитые дождем иссиня-черные тучи, казалось, готовые вот-вот рухнуть под собственной тяжестью.
– Как и тогда, – заметил Андрей.
– Господи, помилуй нас, Господи, помилуй нас, – шептал монах.
Сначала ветер был не очень сильным, но быстро превратился в настоящий ураган. В тучах, не достигая земли, сверкали молнии. Гром гремел так сильно, что дети с плачем падали на землю и закрывали уши ладонями; взрослые же зажимали себе носы и резко выдыхали, чтобы уменьшить давление, но оно усиливалось, как только они делали вдох. Господь обрушил на них гнев Свой, подобно тому как Он поступил с Содомом и Гоморрой, но гнев Его пришел с завыванием ветра, а не с водой. В Храсте у старой липы сломался сук, на котором обычно совершали казнь; в Розице неожиданный шквал ветра разрушил самый крупный склад в городе; в Горке он же сорвал соломенные крыши почти со всех домов, а в Хахолице ужасная пыльная буря вызвала панику в стаде свиней, и животные метались среди хижин, визжа и ничего не видя от ужаса, пока не размозжили себе головы о стены домов или деревья. Подлажице стояло. Башни-близнецы дрожали, от зданий под натиском бури отрывались детали и катились по монастырскому двору гонимые ветром, но Подлажице стояло.
– Пока хвост дракона не ударил о землю, – торжественно произнесла женщина, из зияющей раны которой капали кровь и гной.
Недалеко от Подлажице непогода, мчавшаяся с запада на восток, как Дикая охота,[51] протянула длинную руку, щупальце исполина из пыли, и ветра, и сора, и обломков, которые танцевали, и толклись, и вращались, и обрушивались на развалины монастыря, и ревели, как миллион проголодавшихся быков, и визжали, как все проклятые души в чистилище вместе взятые…
– Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa, domine Deus, miserere nobis, miserere nobis! [52]
Киприан попытался удержать старика на его ложе, но в высохшем теле проснулись безумные силы. Монах неуверенно поднялся на ноги и схватил Киприана за воротник.
– Таков был приказ! – проревел он. – Regula Sancti Benedicti, Caput VI: De obediential Obediential Это значит: послушание! – Он припал к груди Киприана и прорыдал без слез: – Зачем ты потребовал этого, отец, зачем ты потребовал этого?
Щупальце проникло в отверстия наполовину сорванных крыш и вырвало стропила; упало на крошащиеся остатки пропилеев и обрушило их с такой легкостью, будто те были из гальки; неистовствовало между башнями-близнецами монастырской церкви и швыряло в них камнями, как метательными снарядами: крышу одной из башен надломило, а другой – сбросило вниз; с грохотом пронеслось по нефу, отчего стропила и балки взлетели вверх, как при взрыве. Вокруг него был ореол из грязи и кружащихся в вихре обломков, вгрызавшийся в еще устоявшие стены и отдельные здания подобно тысячам кистеней в руках великана. Если гнев Божий обладал формой, то она представляла собой дьявольский хобот, протянувшийся от неба до самой земли; если у него был голос, то он звучал, как этот свистящий, воющий рев. Содом и Гоморра погибли в огне и пепле; Подлажице утонул в визге, и пыли, и кружащихся обломках.
Киприан автоматически подхватил старика, когда у того отказали ноги и он рухнул на спину. Ему показалось, что тело стало невесомым, как пушинка. Юноша попытался отнести монаха на его ложе.
– Убейте ребенка, – едва слышно произнес старик. Губы у него дрожали, лицо было мокрым от слез и слюны. – Убейте ребенка. Это новорожденный, на нем нет никакого греха, но убейте его! – Он застонал. – Obediential – снова проревел он. – Каково пятое правило ордена, брат? Послушание!
52
Я согрешил, я согрешил, я очень согрешил, Господи Боже, смилуйся нами, смилуйся над нами!