— Была б вредная и негативная, жаловалась бы, а я…
— Чокнутая и позитивная, — закончила за нее Вера Петровна и сделала еще глоток чаю.
— Не чокнутая, а жиз-не-ра-дост-ная!
— В наши годы — один черт.
— Ну давай тогда ты жалуйся.
— Тебе пожалуешься, как же. Опять так все вывернешь, что геморрой одуванчиком покажется.
— Обязательно выверну. Как же не вывернуть, коль выворачивается. Ты ж сама, дура этакая, выбираешь тоску вместо радости.
— Ну-ну, и диабет вместо сладости. Расскажи лучше, чего ты сегодня такая нарядная. Как на свидание собралась, чес слово.
— Иду в кофейню слушать Баха. Там в одной…
— Ну все. Я так и знала. Деменция.
— И вовсе никакая не деменция.
— Да откуда в кофейне Бах?
— А ты дослушай и узнаешь!
Вера Петровна, порой, могла создать трещину даже в самом непробиваемом оптимизме. И теперь, когда подруга впервые нахмурилась, глаза ее блеснули, как у сытого довольного кота. Это была победа похлеще скандала в ЖЭКе, такое не грех записать и повесить в рамочку.
— Ну давай, порази меня.
— Гуляла я как-то на Ваське.
— Гуляла она, гулена. Так и скажи: шла от врача.
— Гуляла, — с нажимом повторила Елизавета Михайловна, не давая сбить себя с толку, — гуляла и заблудилась.
Рот Веры Петровны открылся, но гостья не дала вставить очередную колкость.
— И в одном из узких переулков увидела на арке шильдик с чашечкой.
— Кого?
— Шильдик. Вывеска такая выперучая. Ну, которая не по стене здания идет, а поперек.
— Шильдик. Тьфу. Это панель-кронштейн вообще-то, деревня.
— Да какая разница?
— Для грамотных людей большая.
— А для воспитанных вообще никакой. Они, воспитанные, не перебивают. — Елизавета Михайловна скрестила руки на груди, закрываясь от нападок собеседницы, и продолжила: — Так вот, увидела я его и удивилась. Крохотный такой, с ладошку, не больше. Без очков бы ни по чем не разглядела. И для кого повесили? Интересно стало, что ж это за кофейня такая, которую прячут, а не выпячивают на полдома.
— Ты со своими интересами долго не…
— И завернула я в арку. Внутри дворик, самый обычный, какие везде на Ваське. А на левой стене снова чашечка. Только теперь баллончиком нарисованная. По трафарету, что ли? Аккуратная, в общем.
— Вандалы и бандю…
— И стрелочка. Я и пошла. Раз за угол завернула, другой. И все по знакам. Прям как в сказке или шпионском детективе. Аж сердце замерло…
— А там труп.
— Типун тебе на язык! Там дверь оказалась, с такой же чашечкой, а рядом окно, большое-пребольшое, и на нем с той стороны подушки всякие накиданы и гирлянда висит. Я за ручку потянула, а оттуда тако-о-ой запах!
— И оказалось, что это опиумная курильня. И с тех пор тебе везде мерещится Бах.
— Кофе там. Кофе, понимаешь? Стойка длинная, за ней мальчишка рыжий, в веснушках весь, а над его лохматой головой доски развешаны с длиннющим списком разных кофь.
— Кого? — поперхнулась Вера Петровна.
— Кофь. Ну, кофеев всяких. Ма-а-аленькая такая кофейня, на три столика и один подоконник с подносом. Такой низенький, что туда бы даже ты залезла. А у дальней стены пианина.
— И за ней Бах. Собственной персоной.
— Ты реши давай, ты грустная или ехидная? А то я под тебя подладиться не могу.
— Я реалистично настроенная.
— И пессимистично выкроенная, — хмыкнула Елизавета Михайловна, уловившая в тоне подруги тщательно скрываемый интерес. — Тогда никто не играл. Так, какая-то музычка из колонок шла, легкая и ненавязчивая. А за пианиной — никого. И посетителей тоже — никого. Я с чашкой глисе, или как там его, с мороженым, в общем, на подоконник уселась, сколеоз свой в подушки зарыла и чуть не задремала. Это с кофе-то! До того хорошо было!
— Так при чем тут Бах? И вообще, ты в такую погоду опять по Ваське блуждать собралась?
— Да дослушай ты! Я тогда как из кофейни вышла, сразу адрес себе на бумажке записала. Не помню уже, какой, да и не важно…
— Как это, не важно? А куда ж ты…
— Не важно. Слушай. Приехала я домой и адрес этот в компьютере на картах искать стала. Интересно же, куда меня так занесло. Может, автобус какой ходит, чтобы снова столько ногами не топать. Все по буковке переписала, весь Васильевский остров носом по экрану исползала. Нет такого. Не то что дома, переулка этого нет. Ну, думаю…
— Деменция.
— Именно так я и подумала. И стала искать по остальному городу. Три дня рыскала, чуть с ума не сошла. Нету. Молчи, Петровна, вижу, что опять хочешь гадость сказать. Потерпи. Дальше короче будет. Через месяц после того занесло меня в Гатчину. Это когда мы с Наташкой ездили ей костюм косметологический выбирать.