Как Эллис и предупреждал, дорога заняла почти два часа. Дом призрения располагался на противоположной окраине Бромли, верней, уже за пределами города, в весьма живописном месте. Считалось, что красивые виды также способствуют исцелению рассудка, но, увы, мало кто из подопечных выздоравливал и начинал новую жизнь. В основном это касалось молодых девиц, впавших в меланхолию из-за расстроившейся помолвки или какого-нибудь отвратительного слуха, бросающего пятно на репутацию… Но таких было немного. А те, кто прошёл через действительно страшные испытания или от природы имел хрупкое душевное здоровье, редко поправлялись по-настоящему.
Всё это Эллис успел разъяснить прежде, чем я уснула, убаюканная плавным ходом автомобиля и однообразным волнением тумана за окном. Сказалось ещё то, что впервые за долгое время появилось ощущение безопасности – возможно, оттого что мы покинули Бромли.
Валх остался где-то там в городе; далеко.
Лиам вёл себя безупречно; он даже помалкивал, пока я дремала, хотя, без сомнений, жаждал поговорить с Эллисом, которого боготворил. Пострадала только одна хризантема из корзины – и то, полагаю, лишь потому что бедняге нечем было занять руки. А когда мы уже подъезжали к дому призрения, то сморило и Лиама.
Наконец путь подошёл к концу; впереди из тумана вынырнули сперва исполинские дубы, которые росли вдоль дороги, чёрные и немного жуткие, затем показались зелёные крыши и водонапорная башня, издали напоминавшая маяк.
– О, прибыли! – оживился Эллис, часто моргая. Похоже, что задремал и он. – Ну что же, скучная часть позади, осталась трудная – но интересная.
Миссис Прюн уже ожидала нас в беседке и вышла навстречу, когда автомобиль завернул на подъездную аллею. Рядом стоял высокий мужчина в тёмных одеяниях, которого я сперва приняла за её брата, но потом осознала, что одет он не как аббат, а как простой монах, да и выглядит слишком молодо.
«Секретарь или помощник, – пронеслось в голове. – А может, именно он на деле и управляет домом призрения».
Я почти угадала.
Монаха звали Освальд, и он занимался, как выразился сам, «учёным досугом» обитателей дома. «Когда ум в праздности, он слабеет», – робко улыбаясь, пояснил монах, поправив очки в тонкой круглой оправе. Высокий, седой и сутулый, он выглядел немного нескладно, шагал слишком торопливо, двигался порывисто. Но о ботанике, истории и географии рассказывал с искренней горячностью – и считал, что все три науки можно рассматривать лишь вместе, а по отдельности они не дают полной картины. Особенно он уважал большие иллюстрированные атласы, и в этом тут же сошёлся с Лиамом.
Разумеется, я тут же пообещала отправить несколько атласов в дом призрения – как только смогу.
Именно Освальд провёл нас по особняку и познакомил с жизнью его обитателей. Конечно, не всех; ради пустой прихоти – пусть и прихоти благотворительницы – никто не стал бы тревожить больных. Но мы немного поговорили с теми, кто и сам нуждался в общении: с необыкновенно изящной пожилой женщиной, которая не помнила, что произошло пять минут назад, зато читала наизусть стихи, которые затвердила ещё в детстве; с усердным стариком, который занимался только тем, что писал мемуары, в которых снова и снова превосходил своих соперников, одолевал врагов и, как говорили, изводил уже сороковую по счёту тетрадь; с юной особой, постоянно плачущей и не способной говорить ни о чём, кроме её погибшей лошади.
– Лошадь свернула себе шею по вине мисс Рибс, – пояснил Освальд тихим виноватым голосом. – И бедняжка никак не может себя простить.
Потом Лиам, необыкновенно воодушевлённый, задержался в местном «классе», чтобы – не без помощи Освальда и под его руководством – провести урок и рассказать о своём обожаемом Чёрном Континенте, его восхитительной и странной природе, растениях и животных. Мы же с миссис Прюн поговорили с управляющим, и я передала чек, который подготовила дома… Эллис явно скучал, хотя играл свою роль безупречно и действовал, скорее, как мой сопровождающий, чем как сыщик.
Наконец все формальности были завершены, и управляющий оставил нас наедине с миссис Прюн. Она выждала немного и, чувствуя себя явно неловко, шепнула:
– Я готова провести вас к той женщине, которую вы хотели навестить. Нам никто не помешает, но времени будет немного, не больше часа. И я хотела бы предупредить вас перед тем, как мы туда пойдём, леди Виржиния, ибо вам предстоит столкнуться с непростым испытанием, – в голосе миссис Прюн появились скорбные нотки.
– Понимаю, – кивнула я, невольно помрачнев. Ох, всё же мы в доме призрения для «тихих умом», а не на курорте для поправки здоровья. – Полагаю, что с миссис Гибсон нелегко разговаривать, поскольку состояние её рассудка… – и я осеклась, не зная, как выразить это деликатно.
Но миссис Прюн только с сожалением покачала головой:
– Как раз наоборот. Миссис Гибсон вполне здорова, просто она не желает больше знать тот, внешний мир. Она здесь по собственному выбору, если так можно сказать; она отдалась своей скорби – и теперь не хочет соприкасаться с суетной стороной жизни. Думать о пропитании, о заработке… Она вполне здорова, да. И именно это может производить… тяжёлое впечатление.
– Почему же? – вырвался у меня не вполне вежливый вопрос.
Пожалуй, я была удивлена, и потому не смогла сдержаться.
Миссис Прюн не ответила; зато ответил Эллис, и весьма неласково.
– Потому что обычный здоровый человек может себе позволить погрузиться в скорбь и отрешиться от тягот мира, только если кто-то возьмёт эти тяготы на себя, – буркнул он, отворачиваясь. – Не думать о пропитании, потому что кто-то другой оплачивает обеды и ужины; проводить дни в печали, потому что нет других забот, и даже за могилой ухаживает кто-то другой. И, знаете ли, иногда смотреть на человека, по собственному выбору растрачивающего свою жизнь, тяжелее, чем на больного, полоумного и беспамятного.
– И всё же следует уважать чужую скорбь, – поспешно добавила миссис Прюн, и с изумлением я поняла, что она, скорее, согласна с Эллисом, хоть ей вряд ли по нраву его выбор слов. – В чём бы она ни проявлялась.
Пока мы шли к нужной комнате, я подумала, что, наверное, понимаю миссис Гибсон. И уж тем более не могу её осуждать! Хоть у меня самой и не было возможности «отрешиться от тягот мира», я по сути поступила так же, когда осталась одна: отказалась от своей жизни, заместила её непрестанным трудом, чтобы сохранить то, что досталось мне в наследство. Нет, не только кофейню… Ещё и репутацию, и образ мыслей.
И кто знает, как повернулась бы судьба, если б мы не встретились с Эллисом.
К сражению с Валхом я бы точно не была готова.
– Пришли, – негромко объявила миссис Прюн, остановившись перед одной из дверей, и неуверенно переступила с ноги на ногу, вцепляясь пальцами в собственные траурные юбки. – Лучше… лучше будет, если я подожду вас где-нибудь ещё?
Эллис помедлил с ответом, проводя рукой по двери, тонкой, как шляпная картонка. На мгновение лицо у него словно заострилось, а глаза стали холодными, как ноябрьское небо.
– Миссис Гибсон знает вас? – спросил он негромко.
– Да… Я навещаю время от времени и её, и других обитателей дома, – откликнулась миссис Прюн, глядя вниз. – Не слишком часто, конечно. Однако моё лицо ей должно быть знакомо: она ведь здесь уже давно.
Последняя фраза отчего-то зацепила Эллиса, и он замер.
– Насколько давно?
Миссис Прюн нахмурилась:
– Около шести лет. Раньше, кажется, жива была тётушка мистера Гибсона, которая следила за хозяйством и ухаживала за миссис Гибсон.
– Вот как… Поместить сюда человека ведь стоит денег? – спросил Эллис и оглянулся по сторонам. – Дом большой и явно построен не так уж давно. Освещение не газовое, а электрическое, есть своя прачечная, большая кухня. За больными присматривают не только монахи. Тут есть доктор и, полагаю, не один, горничные, садовник… На обычные пожертвования не разгуляешься, да и вряд ли этих самых пожертвований так уж много. Здесь ведь не чистенькие, очаровательные дети-сиротки. На безумцев, пусть даже тихих и мирных, людям смотреть не нравится. Общество старательно делает вид, что их и вовсе нет – ну, только если не появляется очередная скандальная статья где-нибудь в жёлтой газетёнке, единственное назначение которой – развлечь грубую публику. Скажите, ведь «благотворители», о которых вы упоминали раньше, это на самом деле родственники больных? Они оплачивают пребывание, так?