Меня охватила дрожь; он был здесь, со мной, снова, взаправду.
– Я обещал, что вернусь, – произнёс Лайзо, точно подслушав мои мысли. – Хотя дорога была длинной… Одно неизменно: я люблю тебя так, как не любил никого и никогда. И не было дня, чтобы я не думал о тебе. Даже в небе; даже когда небеса рушились на землю. Я люблю тебя. Я хочу быть рядом с тобой всегда, так долго, как это возможно. Ты делаешь меня сильнее; ты сделала меня тем, кем я стал. Всё, что у меня есть, это лишь моё сердце, и оно пылает огнём. Я вручаю его тебе, и… ты выйдешь за меня?
Пока он говорил, меня бросало то в жар, то в холод. Зал расплывался, как во сне… А когда Лайзо замолчал, то я осознала, что все смотрят на нас, все ждут моего ответа – и что я правда могу сказать «да».
И никто не посмеет нас осудить, ныне и впредь.
А если и посмеет…
Право, мне всё равно.
– Да, – ответила я громко и ясно, чтобы ни один человек не усомнился в том, слышит. – Я выйду за тебя.
А Лайзо посмотрел на меня вниз бесстыжими зелёными глазами – как дубовый лист на просвет – и спросил:
– Прямо сейчас?
Что тут началось!
Все заговорили, загомонили. Кто-то даже упал в обморок! Пользуясь случаем, я наклонилась и шепнула серьёзно:
– Если мы сейчас поженимся, это будут самые поспешные помолвка и свадьба в истории Аксонии.
И Лайзо плутовски улыбнулся:
– Ты так говоришь, словно это плохо. Недостатки-то будут?
Трубы взвизгнули резко и настырно, и собравшиеся постепенно умолкли. Мы с Лайзо молчали тоже – и глядели на Его Величество, который, кажется, был несколько удивлён, хотя и позабавлен тоже… И вдруг кто-то произнёс:
– Ну, если дело только в свадьбе, то поженить их могу и я!
Говорил обыкновенный на вид мужчина. Странного в нём было лишь одно – он стоял в двух шагах от королевской четы, но когда он там очутился, я не заметила. Высокий, худощавый, в потёртом зелёном сюртуке и в потешной шляпе с двумя висячими перьями; в обычной одежде, даже не в священническом облачении…
Я недоверчиво моргнула.
Вероятно, обычный сюртук мне померещился, потому что сейчас на нём были чёрные священнические одежды с зелёной каймой. Да и выглядел он подозрительно знакомым…
– Откуда… – моргнул было Его Величество, а потом взгляд у него странно затуманился, и выражение лица смягчилось. – Очень благоразумная идея.
– Там, сбоку, дверка, за дверкой – галерея, а за нею сад, и в саду беседка, – добавил незнакомец… или всё-таки старый приятель? – В зале-то женить несподручно, а вот там – красота и благодать!
Дальше всё происходило даже быстрее, чем я успевала осознать.
Незнакомый священник потянул нас в сад, а за нами последовала большая часть гостей. Церемония награждения героев, боюсь, была бесповоротно нарушена, но разве кто-то об этом думал! Снаружи светило яркое солнце; зеленела молодая трава, и ветви были в тонких, нежных, бархатистых листочках. Кое-где цвели яблони и по ветру летели розовые лепестки, благоуханные, прохладные, шелковистые. По пути мне сунули в руки несколько подсолнухов, видимо, вместо букета невесты, а потом все мы, включая Его Величество с супругой, очутились у беседки.
Лайзо взял меня за руку; взгляд у него был лукавый.
Священник подманил нас поближе, а затем водрузил на постамент неизвестно откуда взявшееся писание и кашлянул, привлекая внимание.
– Ну, здесь, конечно, многое написано, но суть обряда не в словах, – произнёс он неожиданно серьёзно. И глянул исподлобья; глаза у него были чуть раскосые и зелёные, в цвет священнической ленты. – Я к вам давно присматриваюсь и всё, что надо, увидел. Однако мне полагается кое-что спросить и услышать ясный ответ: желаете ли вы добровольно и искренне сочетаться узами брака?
– Да, – сказал Лайзо.
– Да, – кивнула я.
– А то ж со стороны не видно, – улыбнулся священник. – Будете ли вы верны друг другу в здравии и в болезни, в горестях и в радостях?
– Да, – произнесла я.
– Да, – ответил Лайзо.
– Если Небеса пошлют вам детей, воспитаете вы их в любви и благочестии? – спросил священник снова. И тихонько добавил: – Ну, насколько это возможно, учитывая упрямство невесты и твердолобость жениха, кои, без сомнений, детям передадутся в полной мере.
И снова мы ответили «да».
Признаться, я не совсем верила, что всё происходит наяву. Что он здесь; что он правда смотрит на меня сейчас и держит за руки…
– …я, Лайзо Маноле, беру в жёны Виржинию-Энн Эверсан и Валтер, клянусь любить её вечно, в здравии и болезни, и провести с ней всю жизнь…
– …я, Виржиния-Энн Эверсан и Валтер, беру в мужья Лайзо Маноле, клянусь любить его вечно, в болезни и в здравии, и провести с ним всю жизнь…
– Ну, что соединили Небеса, того человеку не разорвать, – заключил священник. И шепнул, подмигнув Лайзо: – Надеюсь, что кольцо у тебя есть.
Кольцо у него, конечно, было – тонкий изящный ободок, который он надел мне на палец; я же, поколебавшись, сняла бабушкино кольцо с розой – мне оно всегда было немного великовато, а на Лайзо село как влитое, хотя и смотрелось немного странно.
Впрочем, у него были очень изящные руки.
– Объявляю вас мужем и женой! – сказал священник торжественно. – Можете скрепить брак поцелуем. Я же пойду, пожалуй, пока мои детки не натворили чего… Приют-то не казённый, жаль, если по брёвнышку разнесут… Да и нехорошо отлучаться мне оттуда надолго…
Он, кажется, говорил что-то ещё, но я не услышала, потому что Лайзо меня и правда поцеловал.
Нам хлопали; я бросила куда-то свадебные подсолнухи; нас поздравил сам король, и Виолетта Альбийская, растроганная до слёз, и ещё много-много людей, даже отдалённо незнакомых. Подошёл к нам и маркиз. Меня погладил по голове, как дитя, а Лайзо ободряюще хлопнул по плечу.
Цвели яблони; было тепло; воздух благоухал весной.
А потом в самой глубине сада я увидела маму. Она стояла рука об руку с отцом и смотрела на меня, а когда почувствовала взгляд – махнула издалека. Я ответила тем же – и отвернулась.
Пока нам ещё, к счастью, не по пути.
Я знала, что у нас всё будет хорошо. Что мы с Лайзо проживём – вместе – долгую жизнь. Что через месяц будет свадьба у Эллиса и Мэдди, и он будет сердиться, что мы его опередили; что к осени Паола сделает предложение маркизу Рокпорту – да-да, именно так! – и он ответит согласием. Что Лиам станет всё-таки сыщиком, хотя и не таким, как себе воображал, а дядя Клэр отправится в кругосветное путешествие.
Что зима будет сменяться весной – всегда.
И что кофе я уже, пожалуй, не разлюблю.
…всё это похоже на сон.
И одновременно – вполне реально.
Комната чем-то похожа на мою. Тут под ногами – мягкий ворс альравского ковра, по которому так приятно ходить босиком; у окна – кресло-качалка; стены утопают в дыму, как и пейзаж за окном, но, если присмотреться, можно различить снаружи диковинные башни из зеркал и стекла.
В моё время такого, конечно, не было.
А на полу – посреди комнаты – сидит девчонка и ревёт в голос, разбросав вокруг изрисованные листы.
Ей, пожалуй, с виду лет пятнадцать. Она миловидная; у неё мой овал лица, короткие волосы цвета кофе – и ярко-зелёные колдовские глаза. Вместо платья – узкие штаны из грубой ткани и чёрная сорочка с коротким рукавом, расписанная молниями и черепами.
…Милдред Виктория-Энн, будущая графиня Эверсан и Валтер.
Сильная девочка, о, я это вижу, пусть ей и кажется сейчас, что земля уходит из-под ног.
Делаю шаг вперёд – маленький, чтобы остаться там, где я есть, но одновременно очутиться и там, где она. Мои юбки шуршат; в руках чашка из белого фарфора, чёрный кофе, нежное облако сливок. Я сажусь в кресло так, чтобы на фоне окна предстать призраком, тенью, силуэтом.
Кресло скрипит; девчонка оборачивается – настороженно и в то же время с затаённой надеждой.
Улыбаюсь.
– Милая Милли, – говорю я ей. – Не стоит бояться перемен.
END