Как бы отец Надю не баловал, сколько бы времени не проводил с единственной дочерью, главным человеком для него оставалась жена Галина Борисовна. Выше на полголовы, необыкновенно красивая, крупная, белокожая, медлительная, она смотрела на мужа с немым обожанием, советовалась с ним во всех делах, никогда не спорила. Напоминавшая большую беззащитную девочку, Мусечка, как он ласково ее называл, интересовалась только его жизнью, полностью растворяясь в заботах о семье. А Василий помогал по огороду, мастерил мебель в доме, развлекал, дарил подарки – словно опасался, что жена к нему может внезапно охладеть, и делал возможное и невозможное, чтобы этого не случилось.
Он постоянно придумывал ей разные забавные имена – «птенчик», «галчонок», «моя крошка», но чаще всего называл «малышкой Одри» – в честь героини любимого ею фильма «Завтрак у Тиффани». Надюшке было смешно – ее крупная мама мало была похожа на птенчика или крошку, но отзывалась на эти имена так, как будто они заранее с отцом между собой обо всем договорились. Как-то раз, вернувшись со школы раньше обычного, девочка случайно увидела, как он, сильный и жилистый, прижал маму к столешнице возле плиты в кухне, крепко обнял большими руками, задрал халат на молочном бедре, стал напористо целовать ее запрокинутое лицо, неестественно прижимаясь к ней всем телом. Хуже всего было то, что мама, вместо того, чтобы спасаться, обхватила его за шею руками и, тяжело дыша, отвечала такими же горячими поцелуями.
Надя тогда жутко испугалась, уверенная, что отец делает с беззащитной мамой нечто запретное, и в ужасе выбежала из дома на улицу. Тихонько прокравшись за калитку, она целый час гуляла по проулку, потом вернулась в дом, осторожно позвала маму, уверенная, что больше никогда не увидит ее. Но мама вышла к ней довольная, стала ласково спрашивать, как дела в школе. Обескураженная, Надя весь вечер пряталась в своей комнатушке и жаловалась на головную боль, ночью плохо спала, ей снились кошмары. После долгого откровенного разговора с бабушкой, к которой девочка на следующий день зашла после школы, она стала делать вид, что не замечает странных родительских отношений, пугающих отцовским напором и маминой податливостью. Заставая их целующимися, она старалась тактично не обнаруживать своего присутствия, и тихонько исчезала из дома. А возвращаясь со школы, долго возилась в коридоре, хлопала входной дверью, будто не могла ее закрыть, кричала в комнату, что пришла. Скоро это вошло у нее в привычку, и родители были ей благодарны.
Чем взрослее Надя становилась, тем чаще она ощущала себя лишней, будто мешала им. Все меньше и меньше времени проводил отец с дочерью, будто она резко подурнела, лишившись своего детского очарования, перестала быть ему интересной. Это обижало Надю очень глубоко, словно он по непонятной причине отверг собственную дочь. Но разве можно было обижаться на папу?
…К семнадцати годам Надежда смирилась с положением вещей в семье, осознав, что так было всегда. Будучи маленькой непосредственной девочкой, жившей в мире собственных фантазий, она не замечала родительской страсти. Но пришло время, и всё резко изменилось. Словно бабочка, вылупившаяся из теплого уютного кокона, она из наивного ребенка превратилась в молодую застенчивую девушку, с болью осознав себя в ином мире чувствований, ей пока не ясном. Единственное, что она вынесла из своего пока небольшого опыта наблюдения за родителями – осознанное недоверие к возможности найти себе пару. Ей очень хотелось, чтобы парень смотрел на нее с таким же немым обожанием, как отец на мать, но понимала, что это маловероятно. Их непостижимая взрослая любовь казалась Наде особенной. Ей до таких чувств было еще очень далеко, а других отношений она не хотела.
Привычно качаясь в гамаке в тени зеленых шелестящих вишен, она лениво мечтала о том, что хорошо было бы полюбить так же самозабвенно, как родители. Красотой девушку природа не обидела, наградив гибкой фигурой, чистой смуглой кожей и копной длинных вьющихся волос. Глаза, нос, губы были у нее самыми обыкновенными, зато брови выдались сказочные – темные от природы, чёткой изогнутой формы. Мечта, а не брови, как говорила соседская тетя Люба. Длинные густые ресницы, обрамлявшие темно-ореховые глаза, даже не надо было красить – такие они были черные, в тон бровям. Надя и не красила – зачем нужна красота, если ее никто не замечает? Но если бы дело было только во внешности! Ей думалось, что должно было быть что-то еще – едва ощутимое предчувствие судьбы, указывающее на то, что где-то там, в будущей жизни, обязательно встретится ее единственная любовь. Но она будет не такой, как у родителей, а собственной, отличной от всех, совершенно необыкновенной и волшебной.