— Ну, ты доволен? Все образуется, старик. — Силинь поднялся на носках и дружески хлопнул Лейнасара по плечу.
Лейнасар чуть приподнял плечо, и рука Силиня расслабленно упала.
— Как мне увидеть доцента Зандберга?
Кривая улыбка снова исчезла.
— Зандберг? Зандберг… умер.
Лейнасар схватил Силиня за горло. Тот вырвался и отступил на шаг.
— Может быть, он и не умер, только работает в другом месте. Но официально он все-таки умер. Теперь мы поддерживаем связь с другим.
Лейнасар опустился на стул. Это был для него тяжелый удар. Силинь, в конце концов, был никто… дерьмо… Но Зандберг? Крупная карта Лейнасара, которую он берег все эти трудные месяцы для того, чтобы сорвать «банк»… Крупная карта оказалась жалкой девяткой… Зандберг «умер»…
Лейнасар горько усмехнулся. Один умирает по-настоящему, другой «умирает», когда ему нужно… А он, Лейнасар, всегда в проигрыше. Змеи, всюду одни Змеи!..
Лейнасар тяжело встал:
— Ладно, с кем же ты теперь связан?
Силинь взял телефонную книгу, толщиною в три Библии, раскрыл и ткнул пальцем в какую-то фамилию.
Лейнасар прочитал: «Д-р Гоф».
— Где его можно встретить?
— Там же.
Лейнасар взял чемодан и, не простившись, вышел.
На другое утро Лейнасар из пансиона «АБЦ» позвонил Гофу по телефону. Ответил спокойный голос по-шведски.
— Тут с вами говорит один латыш. Я хотел бы повидать вас, — сказал Лейнасар по-немецки.
Ему ответили на очень четком и хорошем немецком языке:
— Жду вас через сорок пять минут.
Лейнасар без труда нашел знакомую контору.
За столом доцента Зандберга сидел темноволосый человек маленького роста, некрепкого сложения, лет тридцати пяти. Он поднялся навстречу Лейнасару и встал рядом с письменным столом. Посетителя он принял не совсем официально. Они представились, пожали друг другу руки, затем сели. Состоялся краткий, но вежливый разговор.
Доцент Зандберг в самом деле «умер», и тут ничего нельзя было поделать. О связях Зандберга с латышами Гофу было известно только в общих чертах. Он в это дело еще не совсем вник. Ничего хорошего он не видит. Связь была очень нечеткой и непостоянной, задания выполнялись неточно, было много болтовни, которая, возможно, интересует самих латышей, но мало полезна для серьезного дела. То же продолжается и теперь. Он Лейнасару очень благодарен за работу, проделанную по заданию доцента, но о конкретных сообщениях ему ничего неизвестно.
— Нет ли хоть возможности уладить вопрос с документами? — просительно сказал Лейнасар. Он был сломлен и сдался.
Да, это можно, пускай подождет в соседней комнате. Даты? Даты он найдет сам.
Ровно пятнадцать минут Лейнасар просидел в соседней комнате, разглядывая в журнале ножки герлс из ревю. Затем к нему вышел тщательно причесанный юноша, поклонился и подал новенький паспорт. Все записи были абсолютно точны и выведены каллиграфическим почерком. Молодой человек проводил Лейнасара до дверей.
От удара, полученного на этот раз, Лейнасар так и не оправился. Более могучие силы, чем он, заботились о том, чтобы деревья не врастали в небо. Конец цепи, к которой он подключился, был слишком короток, и удлинить его нельзя было. По крайней мере — пока. Но пускай впредь никто не думает коснуться его кармана. Ни Свикис, ни другой.
Эта позиция удерживала Лейнасара от более тесного общения с остальными латышскими эмигрантами. Он угрюмо стоял в стороне от всех их дел и наблюдал за ними с иронической сдержанностью отшельника. Таких, как он, было довольно много. Это были те, которые в Швеции не попали в сливки общества. Всем ворочали те же сливки: интеллигенты, общественные и политические деятели, крупные предприниматели. В их глазах он и здесь оставался только «массой», с которой «сливки» считались постольку, поскольку им нужен был «народ». Он был «руководимым», а они — «руководителями». Те, кто руководил, непременно урывали что-нибудь и для себя. И он, Лейнасар, должен был смотреть в оба, чтобы не превратиться в дойную корову. Лейнасар убедился, что удержаться в таком положении очень-очень трудно. Искусство доения было доведено до виртуозности. Кепка Свикиса принимала такие разнообразные виды, обшивалась такими красочными национально-патриотическими лентами, что только очень озлобленные всем этим могли устоять перед ее натиском. Лейнасар понимал это и изо всех сил распалял в себе озлобление. У него и не было другого выхода, если только он не хотел остаться в дураках.