Поверхностно, походя читались сообщения о войне, о зверствах гитлеровцев, больших или малых политических событиях. Это все воспринималось лишь как информация и комментировалось общими короткими репликами, словно речь шла о другом мире, который находился за тридевять земель и поэтому не мог вызвать никаких страстей.
Когда обеденный перерыв кончался и рабочие шли на свои места, большие кипы газет оставлялись там, где их читали, — на стульях, подоконниках или прямо на полу. Ими уже никто не интересовался. То же самое Лейнасар наблюдал и вне завода — в троллейбусах, трамваях, кафе. Газета для шведов — мелкий, легко исчерпывающийся источник. Никому никогда не придет в голову прочесть всю эту толстую груду бумаги.
Лейнасар быстро привык к шведскому языку. Вскоре он научился строить простые фразы. Товарищи Лейнасара вовсе не были северными молчальниками. Они говорили много, но поражала их лексика. Очень невелик был набор слов. Всюду и при всех обстоятельствах они широко пользовались словом «черт» — «фан». Еще на торфяном болоте и в мастерской двух компаньонов Лейнасар обратил внимание на бесконечное чертыхание. По крайней мере, каждое второе предложение начиналось словами «фы фан!» («к черту!»).
Интереса ради Лейнасар подсчитал, что его сосед по рабочему месту за один час помянул черта и ад в шестидесяти восьми вариантах.
Выданный доктором Гофом паспорт и постоянная работа в Стокгольме дали Лейнасару возможность устроиться более или менее по-человечески. Поступив в мастерскую, Лейнасар нашел себе меблированную комнату на Левертинггатан, в семье капитана дальнего плавания Нордквиста. Это была странная семья. Сам капитан в Стокгольме почти не появлялся. А его дородная супруга бывала на квартире в лучшем случае раз-другой в неделю. Она жила на своей даче, в часе езды от Стокгольма. С началом весны она совсем исчезала. Иногда в дом заходили какие-то молодые и уже не совсем молодые мужчины и женщины. Это были дети капитана. Сколько их было всего, Лейнасар так никогда и не узнал. По крайней мере, больше десятка. У них, наверно, тоже были свои квартиры где-нибудь в другом месте, ибо здесь они появлялись в разное время и очень нерегулярно — повертятся, пороются в шкафах и кладовой, иногда переночуют и опять исчезнут. Естественно, что им вполне хватало двух комнат. Остальные две сдавались. Лейнасар занял одну, другая пустовала. Это обеспечивало бы Лейнасару независимую, спокойную жизнь, не будь одного «но».
Этим «но» оказалась сестра капитанши. В том, что родные сестры бывают разными по внешности и характеру, нет, конечно, ничего удивительного, но контраст между капитаншей и ее сестрой казался капризом природы. Насколько капитанша была толста, настолько ее сестра тоща. У капитанши было бесчисленное количество детей, у Элизабет не было ни одного. Капитанша никогда не совала носа в чужие дела, Элизабет не делала этого только тогда, когда спала или читала тоненькие книжицы в ярких обложках, в которых рассказывалось о любви и убийствах. У капитанши был муж, который ходил по морям всего мира, муж Элизабет лет пятнадцать тому назад ушел в мир иной, и ее душа, давно претерпевшая бури молодости, томилась по утешению.
В первый раз Элизабет зашла на квартиру случайно — она жила лишь в нескольких кварталах от сестры. На свою беду Лейнасар оказался дома. Она тут же собрала о нем все необходимые сведения и, видимо, осталась очень довольна, ибо с того дня почти полностью переселилась в квартиру капитанши.
Вначале Лейнасар ничего не имел против этого. Вечерами он обычно просиживал по многу часов на кухне в обществе Элизабет и упражнялся в шведском языке. Но вскоре в разговорах Элизабет зазвучали подозрительные нотки. Элизабет все чаще печально вздыхала, пересказывала прочитанные любовные сочинения. Лейнасар по ночам слышал у себя под дверью шаркающие шаги и вздохи.
Лейнасар насторожился и стал избегать Элизабет. После работы он часто слонялся по улицам. Воскресенья тоже проходили в скитаниях. Не было в Стокгольме такого уголка, где бы Лейнасар не побывал один или в обществе своих латышских товарищей по заводу. Однако Элизабет оставалась верна капитанскому дому и неизменно встречала жильца сестры приветливыми и благосклонными улыбками, Лейнасар опять начал встречаться с Паэгле и другими земляками. Но среди латышских эмигрантов, в их быту, Лейнасар оставался сторонним наблюдателем. А понаблюдать было что. Нужен был юмор висельников, ибо разыгрывалась виселичная комедия.