Когда мы вошли в дом, на верхней ступеньке короткого пролёта лестницы, ведущего на второй этаж, стояли вышедшие нас встречать пушистые красавцы: огромный белый ангорский кот Сэм и кошка Филя, дымчато-серая с белым нагрудником. Катя ахнула, села на ступеньки, положив рядом гитару, и протянула к ним руку. Позже она сказала, что очень любит кошек, но больше их не держит, с тех пор как живший у неё в квартире на Калининском проспекте котёнок выпал с семнадцатого этажа. Сказала: я сама, как кошка, когда попадаю в новое место, хожу осторожно, приглядываюсь, принюхиваюсь. Выйдя из комнаты, где мы её разместили, она удовлетворённо объявила, что по астрологическим знакам мы все хорошо сочетаемся, никаких проблем и противоречий.
Я поинтересовалась, когда и чем её кормить. Катя сказала, что перед выступлением она обычно не ест, а вот после — обязательно, потому что теряет до двух килограммов за концерт. Но на лёгкий ранний ужин согласилась. Я сделала форель с миндалём по французскому рецепту. Предложила ей выпить, но она отказалась. А я к приезду Кати купила водку четырёх сортов — всё-таки бард, хоть и женщина. Я слишком буквально восприняла слова её песни о бродячем поэте: «Он вам споёт, ещё ему налейте водки!» Я не разбиралась в водке и на всякий случай набрала разной. Помню, одна из них называлась «Камчатская».
Катя сказала, что перед концертом должна уединиться на час-другой, подготовиться и порепетировать, и закрылась у себя. Когда она вышла, я спросила, какую лампу включить и где её поставить, чтобы сама Катя была освещена, а зрители оставались в тени. «Включите весь свет, какой есть!» Оказалось, что она любит выступать при свете, и даже если в совместных концертах другие выступают перед тёмным залом, Катя, выходя на сцену, первым делом просит включить свет. И мы включили люстру, торшер и настольные лампы, включили свет в прихожей и на кухне, откуда, при открытой планировке нашего дома, тоже падал свет.
На концерт пришло человек тридцать. Я тогда ещё не знала, что собирается обычно не больше трети приглашённых, и звонила только своим знакомым. В последний момент некоторые не смогли прийти. Зато был приятный сюрприз: Полина Шварцман, инженер из Одессы, которая вела разговорную группу по русскому языку в колледже Скидмор в Саратоге, привела с собой Наталию Рохлину, которая преподавала там русский язык. Наташа пришла в восторг от Катиных песен, пообещала устроить её концерт в своём колледже, а также связаться с коллегами из других вузов штата Нью-Йорк, чтобы и они пригласили Катю выступить.
Кроме песен, которые мы знали по кассете, Катя пела и новое для нас, в том числе «То живу я в доме этом, то живу я в доме том…». Премьера песни, сказала она. Песня произвела на меня огромное впечатление. На глазах моей дочери Наташи, сидевшей рядом со мной, были слёзы. Катя сопровождала своё выступление, как она это обычно делала, рассказами, смешными байками. В какой-то момент после очередной песни не было аплодисментов — возможно, слушатели решили, что это часть цикла или некой группы песен, — и, когда это повторилось, Катя сказала: «А чего это вы не хлопаете-то?» И народ дружно зааплодировал.
Пришедшие прониклись Катиным обаянием. Одна пара предупредила меня, что они уйдут после первого отделения, но, видимо, быстро уладив или отменив свои дела, вскоре вернулись обратно. Перед антрактом Катя, объявляя о продаже аудиокассеты, тоном заправского американского коммивояжёра иронически отчеканила цену: «Nine ninety-nine!» Марина Ш., покупая кассету, дала мне $70 долларов и попросила не говорить об этом Кате: «Просто хочу ей помочь».
Во время перерыва все вышли в сад. У нас за домом было патио с садовой мебелью и холм, поросший лесом. Катя курила, сидя за столом, и беседовала с окружившими её гостями. Я сновала туда-сюда, как положено хозяйке, но мне удавалось услышать обрывки разговора. У Кати спрашивали, не хочет ли она остаться жить в Америке. Она рассказала о своих сомнениях, одно из главных — утрата языка. Она сказала, что не хотела бы, чтобы её дочка, выросши в другой языковой среде, не смогла оценить прелести пушкинского «печаль моя светла». Эта строка, которая могла родиться только в русской поэзии, стала Катиным постоянным спутником — это и «печаль неосветлённая», и команда себе «душу заполнить светлой печалью!» В девять лет её дочь уже читает Библию, сказала Катя с гордостью.