Проведя пятерней по волосам, Симеон посмотрел на Годфри.
— Что это такое, черт возьми?
— Ты имеешь в виду уборную? — уточнил Годфри.
— Я знаю, что это. — Ему ужасно хотелось призвать на помощь сарказм, но он слишком устал.
Наклонившись, Годфри заглянул в отверстие.
— Чудовищный запах, — сказал он. — Ненавижу уборные в нашем доме. Между прочим, в уборной для слуг, которая находится за огородом, гораздо лучше.
— Ты хочешь сказать, что все уборные в доме в таком состоянии?
— Да, — кивнул Годфри. — И вонь становится еще хуже, когда на улице влажно или идет дождь. Понюхал бы ты, чем тут пахнет после десятидневного дождя.
— Но тут же ничего не работает, — безучастным тоном проговорил Симеон. — Все необходимо прочистить.
Похоже, Годфри это даже в голову никогда не приходило.
— Не думаю, что Хонейдью отправит сюда кого-то из слуг, — сказал он. — Они же могут не вернуться. Ты знаешь, как мы платим лакеям?
Симеон вздохнул. Ему было отлично известно, сколько нужно заплатить слуге за годовую работу, а в поместье Козуэев им платили едва ли половину этой суммы.
— Лакеи такими вещами не занимаются, — промолвил он. — Возможно, это дело кузнеца или жестянщика.
— Жестянщика? — Казалось, Годфри эти слова просто ошеломили. Без сомнения, ни один из представителей этих профессий долгие годы не прикасался к их горшкам.
— Нам нужна помощь. — Похоже, придется отложить венчание до весны. Симеон снова запустил руку в волосы. Одному Богу известно, что Исидора скажет, услышав такую весть. Не может же он сообщить ей, что его мать стала настолько прижимистой, что уборные в их доме не чистили со времен старой доброй королевы Бесс.
— Так ты считаешь, — неуверенно заговорил Годфри, — что мы вообще-то могли бы иметь нормальные уборные в доме? Ты помнишь Оглеторпов из соседнего графства? Руперт показывал мне их новую уборную. Она из мрамора. Я хочу сказать, не могли бы мы позволить себе что-нибудь в этом же роде да еще и с водопроводом?
Симеон вышел из уборной.
— Годфри, если хочешь, мы можем весь дом отделать мрамором, — сказал он.
Его брат был в том возрасте, когда ноги составляют половину длины всего тела. Он быстро засеменил рядом с Симеоном.
— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался он.
— У нас огромное голодающее поместье, — промолвил Симеон, опуская глаза на младшего брата.
Глаза Годфри округлились, рот открылся.
— Мама говорила, что мы никогда не должны обсуждать такие вещи, — сказал он.
— Почему?
— Это неприлично.
— А прилично позволить дому барахтаться в помоях, как свинье в летний день? — бросил Симеон. Он не мог критиковать герцогиню в лицо и не мог ругать ее при брате-подростке. Но на факты он указать мог. — Вообще-то наше поместье способно приносить большой доход. Мои путешествия увеличили наше состояние вдвое. Так что мы можем провести водопровод в каждую комнату, хотя я и не уверен, что в этом есть необходимость.
Годфри споткнулся и едва не упал.
Симеон остановился.
— Кстати, а почему ты не в Итоне? — спросил он.
— Мы не можем себе этого позволить, — ответил Годфри. — Я учусь сам с тех пор, как мама уволила моего наставника.
— Что?! Черт!
Оставив оторопелого Годфри в коридоре раздумывать над тем, что он отправится в Итон в конце учебного года, Симеон вернулся в кабинет и сел за стол. Перед ним лежало письмо от мистера Пегга с просьбой оплатить работу, которую он выполнил между 1775-м и 1780 годами. Мистер Пегг подковывал лошадей герцога и отлично чинил кареты. Все Пегги на протяжении долгих лет служили Козуэям, но Симеон опасался, что теперь он не сможет упросить их…
Схватив письмо, он направился наверх, в гостиную матери. И терпеливо прошел все затейливые церемонии, предваряющие обыденный разговор: поклон, поцелуи, просьбу присесть и т. д.
— Ваша светлость… — начал он.
Мать подняла руку.
— Тему для разговора должна выбирать леди, Козуэй, — объявила она.
Симеон стиснул зубы.
— Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что будешь вести себя как подобает, иначе твоя жена может испугаться всех этих твоих странностей, — сказала герцогиня.
— Сделаю все, что могу, — сухо проговорил Симеон. — Завтра я собираюсь поехать в Лондон и извиниться перед ней: боюсь, праздничную церемонию по поводу нашего венчания придется отложить.
— Я отправлю с тобой письмо, — промолвила мать. — Я сообщу ей, что ты переболел мозговой лихорадкой. И ты окажешь мне услугу, если подтвердишь мои слова.
Симеон недоуменно заморгал.
— Мозговой лихорадкой? — переспросил он.
— Ну да, — кивнула герцогиня. — Всем известно, что за границей люди часто болеют мозговой лихорадкой. И это может многое объяснить. — Она наклонилась вперед. — Твоя жена — добрая женщина. Да, не стану спорить: нам было трудно ужиться с ней в одном доме. Она упряма и порой дерзка, да к тому же имеет странную привычку петь. Я пришла к выводу, что мне нелегко, когда она рядом. Однако я уверена, что теперь, когда она стала старше, все будет иначе.
— Мозговой лихорадкой? — повторил Симеон.
— Этим можно объяснить все в тебе, — сказала она. И любезно добавила: — Все. В тебе. — При этом герцогиня взмахнула рукой.
— Во мне?..
— Только посмотри на себя, Козуэй! Ты ничуть не похож на герцога. Выглядишь как какой-то младший управляющий. В тебе нет ничего от истинного аристократа. У тебя черные круги под глазами, а на манжете чернильное пятно. Ты не носишь парик, не пудришь волосы, ты одеваешься неподобающим образом. Да, мне удалось заставить тебя соблюдать правила приличия, когда ты ко мне приходишь, однако я не дурочка какая-нибудь и понимаю, что перед другими ты едва ли устроишь такое же собачье шоу. Иными словами, для того, чтобы вывести тебя в свет, мне необходима какая-то история про тебя. — Герцогиня наклонилась вперед, при этом на всю комнату раздался треск китового уса. — Ты уверен, что не перенес мозговую лихорадку, Козуэй?
Хорошо бы на его месте сейчас оказался Валамксепа, подумал Симеон. Было бы интересно увидеть, что сделает гуру для того, чтобы сохранить спокойствие. В конце концов, чем больше он стал думать об этом человеке, тем чаще ему приходило в голову, что тот разрабатывал свое учение, сидя в шатре. Шатер был чудесным и чистым, к тому же в нем не было ни единой герцогини. В таких условиях нетрудно сдерживать гнев.
— Нет, мама, — процедил Симеон сквозь зубы. — Мне повезло, я не подхватил лихорадку. Все дело в том, что я именно таков, каким ты меня видишь.
— М-да… Так я и думала. — Наступила зловещая пауза. — Поэтому и считаю, что мозговой лихорадкой можно было бы все объяснить.
— Не было у меня никакой мозговой лихорадки!
— Зато теперь есть! — Она указала на стопку запечатанных писем. — Я всем рассказала о состоянии твоего драгоценного здоровья. И хочу, чтобы ты заранее оплатил доставку этих писем, так тебе же будет удобнее. Мои знакомые будут добры к тебе, Козуэй. Знатные люди всегда добры друг к другу.
— Мама, ты можешь объяснить мне, почему счет мистера Пегга, который подковывал наших лошадей и всегда следил за нашими же каретами, так и не был оплачен?
— Пегга? Какого еще Пегга? Кто это?
— Пегги несколько поколений служили кузнецами у герцогов Козуэев, так он, во всяком случае, мне сказал.
— Ах, он тебе это сказал! — усмехнулась герцогиня с видом кошки, готовящейся наброситься на мышь. — Вот оно в чем дело! Все они так говорят, все! И не вздумай ему платить! Пусть сначала покажет тебе свою работу, а до этого не давай ему ни пенни!
— Работа была выполнена четыре года назад, — сказал Симеон.
— Вот что я тебе скажу: если кузнец поработал на совесть, то он может продемонстрировать свою работу и через четыре года, и через пять, и даже через десять! А если он сделал что-то спустя рукава, то нечего ему и платить! Не за что!
— Если ты позволишь, мама, мне нужно вернуться в кабинет.
— Нет, не позволю, я еще не закончила разговор, — заявила она. — Хонейдью сообщил мне, что тебе что-то не нравится в наших уборных.