— Ясно, — ответил Игорь. — Мы их слушаемся.
— То-то. А сейчас — умываться и ужинать.
Позже пришел к нам озабоченный Борис. Долго его уговаривать не пришлось. Игорек остался у нас.
21 февраля. До сих пор опомниться не могу. Всё было как в чудесном сне.
На заседание бюро райкома со мной пошли Ян и Борис. В кабинете у Балаева собралось человек тридцать. Большинство — люди незнакомые. Я уселась в угол около радиоприемника.
Заседание вел Балаев, а докладывала восторженная женщина в очках — второй секретарь райкома. Раскрасневшись, она говорила в таких приподнятых тонах, что мне было неловко. Мои щеки прямо горели. По ее словам, я была чуть ли не одной из первых героинь гвардейского полка, активной организаторшей групп сопротивления в концлагере «Дора» и спасительницей осиротевших детей. В райком пришли письма от Юленьки Леуковой, Наташи Михниной и Евдоши — нашего комиссара, — это Балаев связался с ними. Доказательством служили также две старые характеристики, показания узниц концлагеря «Дора», рисунки и письма ребят, которые без моего ведома отдал в райком Ян Ширвис.
По справке политотдела, я с 1942 года числилась в списках погибших, поэтому мой партийный билет был аннулирован, а личное дело передано в архив.
Члены бюро райкома задали мне лишь два вопроса:
— В плену вы скрывали, что являетесь коммунисткой?
— Да… вынуждали обстоятельства. Но можете верить: ни одной минуты я не чувствовала себя вне партии.
— Вас пытали?
— Было. Я думала, что не перенесу, но оказывается, человек все может вытерпеть.
Больше меня ни о чем не спрашивали. Мне просто поверили, как верят честным коммунистам.
В прениях выступили Борис Валин и старые комсомольцы Миша Мартьянов и Глеб Балаев. Мои давние друзья говорили обо мне такое, что я не могла сдержать слез.
Предложение было одно: восстановить меня в партии с полным стажем. Члены бюро голосовали за него единогласно и в перерыве все пожимали мне руку. А Ян Ширвис и Борис Валин кинулись меня целовать. Они были взволнованы не меньше моего.
Сколько у меня верных друзей!
Стало как-то легче дышать. То, что меня угнетало, как бы испарилось. Оказывается, немного надо человеку, чтобы ему стало лучше на земле: просто в него надо верить».
Глава тридцать девятая
Ян Ширвис тайком от матери выступал на общегородских соревнованиях по боксу.
Вначале ему попались не очень сильные противники, он их победил. Но держался на ринге настороженно, стараясь не пропускать прямых ударов, уклоняться от перчаток, нацеленных в голову. Поэтому даже в самый разгар боев на его лице не виднелось ни синяков, ни ссадин. По внешнему виду трудно было определить, бывает ли Ян на соревнованиях зрителем или участником.
Даже Ирине он ничего не сказал. Только в день финальных боев Ширвис пришел на занятия младшей группы девочек, дождался перерыва, подошел к Большинцовой и предложил:
— Не желаешь ли взглянуть, как держится на ринге пенсионер? Могу дать билет на общегородские соревнования.
— Нет, уволь, — сказала она. — Каждый удар отзовется на мне. Я это знаю по прежним временам и не хочу страдать.
— Прости за нескромность, не моя ли персона вызовет страдания?
— Скорей — твое легкомыслие, — ответила Ирина. — Ты ведь предварительно не посоветовался с врачами?
— Ирочка, они такие же перестраховщики, как и в заполярной медицинской комиссии. Свой мотор я знаю лучше. К тому же главный врач соревнований видел шрам, прикладывал к нему трубку и выслушивал сердце. Не буду же я наговаривать на себя?
— Но предупредить стоило. В случае чего, врач бы вмешался, прервал встречу.
— Святая наивность! Он просто бы запретил мне выходить на ринг. А я пока дерусь, и ничего со мной не делается.
— Зачем же понадобилось так рисковать?
— Видишь ли, расчет простой: если я выйду на первое место в своем весе, то кто посмеет сказать: «Ширвис — инвалид войны»? Кроме авиации, у меня ведь нет другой специальности, ради нее я готов на более серьезную проверку.
— Если Бетти Ояровна узнает, — сердечный припадок будет. Как вы не жалеете матерей.
— Вот ей, действительно, знать не к чему. От шести до восьми часов не подпускай, пожалуйста, к радиоприемнику. Возможно, затеют репортаж из зала. Ты же понимаешь: когда выйдешь в финал, хода назад нет. В прошедших боях сердце меня не подвело. Так что — пожелай мне легких ног и тяжелых перчаток.