— Да нет, — отмахнулась Алиса, — просто же надо ему будет где-то спать, да и потом пригодится, друзья с ночевкой оставаться смогут.
— Кому «ему»? — не понял Ричард.
— Ну, Коле, — Алиса села перед экраном поудобнее. — Ему уже нет нужды находиться в больнице. Эти две-три недели он вполне может пожить у меня, хорошо, что я переехала от родителей, никого не стесню.
Ричард помолчал. Затем задумчиво сказал:
— Что-то мне подсказывает, что Паше эта идея совсем не понравится…
— А мне что-то подсказывает, — в тон ему ответила Алиса, — что Паше придется это принять. Куда еще мне девать человека? В Космозо в клетке поселить?
— Но он мог бы и при Институте пожить. Кстати, я со всеми этими подготовками совсем забыл… Как он?
Алиса несколько секунд смотрела на стол перед собой, затем перевела взгляд на экран. Подобрать выражения помягче не получалось, да и смысл в этом какой?
— Неважно. И при институте его нельзя поселить, потому что он никого не хочет видеть. Я — единственный человек, с которым он хоть как-то мирится, и то лишь потому, что другого выхода нет. У него то приступы дурного настроения, то апатия — третьего не дано. Знаешь, мне иногда кажется, он меня ненавидит. Один раз сквозь зубы процедил, мол, если бы не ты, лежал бы себе сейчас спокойно. При таком настрое мне страшно отправлять его назад. Он может опять…
— Неужели все так плохо? А с врачами ты говорила?
— С Гельцером, что ли? Во-первых, он хирург. Во-вторых, он ничего обнадеживающего не говорит. По-моему, он надо мной посмеивается, что я не согласна с ним, что питаю какие-то иллюзии.
— А психолог при больнице, или наш Герман?
— Ричард, ты же знаешь, с какими случаями они сталкивались. С тем, что кто-то не смог вовремя спасти товарища, например. С несчастной любовью — это я с Москворечьем связывалась. А тут такая… грязная проблема. Заметь, это не я говорю «грязная». Это я читала старые статьи.
— Они тебе не помогли?
— Нет. Там везде только одно: извне ничего и никто не поможет. Больной должен сам найти в жизни смысл и вектор. Окружающие могут только показать, что они рядом и поддержат. Видно, там у него не нашлось такого человека.
— Это грустно. Но это так.
— Я понимаю. Сколько у меня времени?
— Месяц… Может, полтора.
— Слишком мало. За неделю никаких сдвигов. Если он таким и останется, это будет убийством.
— Алиса, времени осталось не так уж и мало. Иногда все меняет одна минута.
— Это философия, а не психология. За неделю никакого прогресса. Я не отчаиваюсь, ты же знаешь. Просто ищу выход, пока я его не вижу. И с Пашкой ты прав — он будет недоволен. Вообще, он последнее время бывает невыносим.
— Тебе не приходило в голову, что и у него могут быть проблемы, и даже серьезней твоих?
— А зачем тогда устраивать тайны Мадридского двора? Достаточно рассказать.
— Он может просто тебя оберегать. Не пугать, не загружать своими неприятностями, не заставлять переживать за себя. Вы же уже не дети, а у взрослых иные формы душевной близости. Не такие, как у ребят в песочнице.
— Может, ты и прав. Ну что ж, счастливо съездить.
— Мне пора, Алиса. Меня уже коллеги в Риме дожидаются. Удачи тебе.
Экран погас.
До выходной двери она прошла босиком с кроссовкой в руке. Тем не менее, пылесос укоризненно просеменил следом, заметая несуществующую пыль.
— Виктор Андреевич, я к вам, — Алиса заглянула в кабинет профессора.
Гельцер развернул кресло к столу.
— Садитесь, Алиса Игоревна.
— Спасибо, я быстро. Хочу, как сотрудник Института, расписку написать. Что я забираю Николая.
— Значит, теперь вы одна будете с этим сражаться.
Алисе уже не хотелось спорить.
— Я ни с чем не сражаюсь. Просто помогаю. Вы же тоже помогаете, таблетки какие-то назначили.
— Это не я назначил, а невролог. И это просто антидепрессанты. Сами по себе не помогут.
— Я, честно говоря, думала, что медицина может почти все…
Гельцер верно понял ее тон, задумчивый, а не разочарованный:
— Не все, но многое. Просто кое-что устарело. Вас ведь не удивит, что врач не знает, как лечить оспу или бубонную чуму. С этим вообще сталкивались только мы — больницы, имеющие отношение к Институту времени.
— Но ведь тут другое…
— Другое. Но панацеи тоже нет. Раньше было ну просто пропасть методов: кодирование, гипноз — да только полную гарантию ни один не давал. Кодирование основано на страхе, к гипнозу вы сами знаете, какое теперь отношение. Он калечит личность. Только в крайних случаях… и только с полного согласия самого гипнотизируемого. Но ни один гипноз не сможет научить человека жить здесь и сейчас. Можно только выключить внутреннюю тягу, и то на время.