Жоффруа, казалось, принимал все тяготы с невозмутимостью каменной статуи. Вытянуть из него драгоценное слово стоило немало усилий. Видно, «неболтливость» была его ценнейшим качеством. Он оказался младшим братом Жерара, известного Джованни по тулузским событиям, тоже из Нормандии, но давно осевшим в Париже, где получил образование в университете. А господину де Мезьеру он служил неполный год, с прошлой Пасхи.
Для Джованни, привыкшего спать на чистых простынях и нечасто ездившего верхом, эта дорога, наоборот, оказалась тяжким испытанием, которое он постарался сносить без жалоб. Хоть и руки опять оказались стертыми поводьями, а тело в конце каждого дня ломилось болью в спине, он находил утешение в живом тепле Готье де Мезьера, который всегда ложился посередине, заворачиваясь в плащ, а сверху накрывая их обоих толстым шерстяным покрывалом. Жоффруа спал по его другую руку, но укрывался отдельно.
Только в последней деревне, где они сняли половину дома, можно было беспрепятственно и долго расслаблять тело в горячей воде, купаясь в лохани, а заодно — постирать одежду, чтобы смыть запахи, пропитавшие его насквозь и въевшиеся в кожу. Оставшийся без дела Джованни был представлен к готовке утренней и вечерней трапезы, причём Готье убедил его в значимости такой работы настолько виртуозно, что ученик палача даже не нашелся, что возразить:
— Ты же хотел бы меня чем-то порадовать? — склонился Готье к его уху, чуть касаясь губами и обдавая пылким жаром тела. — Я буду очень-очень благодарен тебе, если отведаю вкусной похлёбки, приготовленной твоими прекрасными руками.
Джованни покраснел, скосив на него взгляд. Хотел спросить: «Я что — тебе жена?», но промолчал, решив, что будь они в походе, то сеньор вправе такое потребовать от своего оруженосца. А вечером де Мезьер развлёк всех рассказом о священной реликвии, что доведётся им всем лицезреть в Реймсе.
— Старинная легенда гласит, что как-то апостолу франков святому Ремигию удалось обратить в христианство могучего короля Хлодвига — первого от Бога на этой земле. И накануне священной церемонии явился ему ангел в виде голубя и принёс он в клюве фиал, наполненный маслом для помазания, и теперь этот сосуд, заключенный в ковчежце, хранится в Реймсе и достаётся только в день, когда в нашей земле появляется новый король. Эту легенду, записанную Гинкмаром, архиепископом Реймса, свято чтят. Сосуд этот называется Святой Стеклянницей и хранится он теперь в аббатстве святого Ремигия. Во время церемонии коронации аббат берёт его в руки и несёт по улице до главного собора, а над ним, на высоких шестах, проносят сребротканый балдахин четверо так называемых заложников Святой Стеклянницы, влиятельных лиц в городе, призываемых хранить святую реликвию.
А еще на алтарь во время церемонии помимо иных предметов — короны и скипетра — ставится чаша для вина, которая тоже видела времена короля Хлодвига, когда он был ещё язычником [1]. Его воины как-то ограбили монастырь и принесли добычу своему королю для честного дележа, но Ремигий, который склонял его к христианству, упросил вернуть чашу в церковь. Хлодвиг тогда решил, что сможет сделать доброе дело, и заявил права на эту чашу, но тут вышел один из воинов и сказал: по закону — вся добыча должна быть разделена и ударил своим мечом по чаше, отчего осталась на ней зарубка. Другие воины не стали спорить и отдали чашу Хлодвигу, а тот потом, при удобном случае, лишил наглеца головы.
Де Мезьер умел рассказывать увлекательные истории, особенно на ночь.
***
Церемония коронации являлась определённым ритуалом, который изменялся со временем в деталях, не утрачивая своей духовной сути — установления священных отношений между королём и служителями церкви, властью светской и властью церковной. И этот ритуал производился не только над будущим королём, но и над его супругой — королевой и будущей матерью династии.
В начале церемонии король, уже номинально являющийся таковым, был еще не совсем «королём», когда прибывал в Реймс. Он должен был отвечать трём важным условиям: первое — быть богоизбранным, о чём объявлялось в начале ритуальных действий, второе — иметь право считаться королём по рождению, и третье — должен быть «помазан» на царствие, что означало бы его окончательное становление во главе королевства.
Служители церкви, как вторая сила, стояли перед ним и обладали священной властью, дающей исключительное право изменить просто короля в короля, обладающего этой священной, почти магической властью. Король во время церемонии должен был произнести клятву: защищать Церковь и своих людей и быть хорошим христианским королём. Таким образом, между священниками и людьми ставилась новая фигура, обладающая определёнными правами и обязанностями: quatenus mediator Dei et hominum te mediatorem cleri et plebus constituat.
Архиепископ Реймса выступал «возлагающим корону», за ним следовали согласно рангу: шесть церковных правителей, викарии архиепископа и другие епископы. Другая группа являлась непосредственными, вовлеченными в церемонию участниками: это настоятель аббатства святого Ремигия, несший Святую Стеклянницу, с монахами и настоятель аббатства святого Дени, хранитель королевских знаков отличия — меча и короны Карла Великого.
Третьей группой были вассалы Французского королевства, которые сопровождали короля после церемонии, передавали ему личные знаки власти, приносили оммаж. Во главе их стояли шесть светских правителей: герцоги и графы, за ними следовали более мелкие лорды, советники и слуги короля. Верховный канцлер надевал на короля туфли с золотыми лилиями, герцог Бургундии — золотые шпоры, также ему передавался меч.
Еще одной группой, участвующей в церемонии, был народ. В самом начале, когда король первый раз приносил клятву, архиепископ обращался к людям и спрашивал: хотят ли они быть под властью этого принца? Все отвечали «да, да». В конце же церемонии, после завершающего Te Deum, народ пел Kyrie eleison, но допуск основной массы людей в собор был физически невыполним — они оставались на площади, а за них отвечали их местные нобили или богатые люди.
***
Ранним утром в день коронации [2] они отправились в Реймс все вместе и по праву привилегированных лиц, приближенных королю, заняли свои места внутри главного собора: Готье де Мезьер ближе к алтарю, взяв в руки знамя, а Джованни и Жоффруа — дальше, среди знати города.
Внутреннее пространство собора было богато украшено: на стенах висели гобелены и знамёна, колонны были убраны искусственными цветами и яркими лентами, на полу лежали ковры, очерчивающие путь от входа до специального возвышения перед алтарём. За ним на креслах, образующих полукруг, сидели высшие священнослужители, толпились епископы рангом пониже и хор. На самом алтаре лежали предметы королевской власти, и священная корона, усыпанная драгоценными камнями, была среди них.
Как рассказал Готье, в эту ночь король Филипп ночевал во дворце архиепископа на специальной кровати, окруженный своими слугами, а утром за ним должны были прийти два епископа и разбудить его, подобно двум крёстным родителям. Потом короля должны были облачить в праздничные одежды и вывести из дворца, причём оба епископа, стоявшие по правую и левую руки, оставались с ним постоянно до входа в собор.
Судя по приближающемуся шуму, король Филипп был уже близко: толпа взрывалась громкими приветствиями. И наконец он с епископами зашел внутрь, быстро проходя по образованному коврами проходу к самому алтарю, и остановился на возвышении. За ним следовала королева. Джованни не мог и мечтать оказаться сейчас так близко с теми, кто казался такими далёкими, почти пребывающими высоко в райских садах, поэтому вытягивал в волнении шею, крепко уцепившись за рукав Жоффруа, стараясь рассмотреть всё возможное, накрепко запечатав в памяти.