Следующим этапом церемонии было внесение Священной Стеклянницы. Люди, несущие балдахин над аббатом, медленно проследовали мимо. Ковчежец был поставлен на алтарь, открыт, и филиал оказался в руках архиепископа Реймского, поднявшегося со своего места и вставшего сбоку от алтаря.
Король произнёс на латыни свои первые клятвы королевству и церкви по известным формулам. Затем были спрошены люди о приятии этой клятвы и хором пропето Te Deum. Два епископа помогли Филиппу встать на колени, и он вновь произнёс клятвы о мире, справедливости и милосердии, что даст людям. После этих слов священники и сам король пали ниц, и были пропеты литании. Затем архиепископ спросил у людей, собравшихся в соборе: «Принимают ли они этого принца?». И после получения дружного и громогласного ответа позволил королю вновь подняться на колени и в третий раз произнести свои клятвы.
После обещаний король снял свою верхнюю одежду и обнажил плечи и руки, в это же время на его ноги были надеты сандалии, украшенные лилиями, шпоры, на пояс закреплены ножны с мечом, что олицетворяло теперь значимость короля как защитника и воина церкви.
Архиепископ помазал ему священным маслом из Стеклянницы лоб, грудь, плечи, локти, руки, а затем на нового короля была надета новая туника глубокого синего цвета, плащ, кольцо, в левую руку дан скипетр. И, наконец, надета сама корона. С этого момента свершилось таинство, и король дал свою последнюю клятву «перед лицом Господа, священства и народа». На возвышение внесли большой резной стул, символизирующий трон, на который усадили полновластного монарха. Вновь над головами собравшихся было пропето Te Deum, и началась месса, во время которой была также миропомазана и королева.
По окончании службы священная корона на голове короля Филиппа была заменена на более простую и лёгкую, и он, обратившись наконец лицом к своим подданным, столпившимся в соборе, медленно проследовал обратно ко входу, где его уже ждала ликующая толпа, выстроившись по обе стороны пути к дворцу архиепископа.
***
В честь такого яркого события, как коронация, в городе были устроены гуляния и накрыты столы для народа прямо на площади перед собором, где от щедрот французской короны предлагались вино, хлеб и сыр.
Джованни и Жоффруа, которых толпа вельмож вынесла из собора, приложили немало усилий, чтобы не разлучиться и дождаться, пока выйдет де Мезьер. Советник короля, казалось, пребывал в собственных мыслях: быстро сгрёб с ближайшего стола кружку с вином и выпил сразу не меньше половины, потом закусил куском сыра, подобранного там же, и уж после — огляделся в поисках своих спутников.
— Сейчас погуляем немного по городу, а потом пойдём туда. На званый обед, — деловито сообщил он, ткнув пальцем в сторону архиепископского дворца. Готье допил остатки вина, и его губы расползлись в довольной улыбке. — Вот чёрт! А ведь так и не приехали! — он сокрушенно покачал головой, беспокойно окидывая взглядом столы в надежде найти того, кто бы наполнил его кружку заново.
— Кто не приехал? — с интересом спросил Джованни, единственный из всех, кто не понимал, о чём речь.
— Часть Бургундии, Наварра, Шампань, англы только послов отправили, хотя сестрица могла бы и сподобиться: прибыть к брату на коронацию. А то, как прижмёт, куда она побежит? Ладно, это я так — ворчу. Пойдем смотреть на этот «зверинец», что доехал, и решать, с какой целью.
Джованни привлёк взгляды многих, казалось, что де Мезьер нарочно таскает его за собой, выставляя и кидая определённый вызов: «Мол, смотрите, с каким красавчиком я приехал!». «Еще немного выпьет, и станет меня предлагать…» — мелькнуло у ученика палача в голове, но он постарался отбросить прочь такие суетные мысли. Его узнал только Джакомо Монтеккуо, бывший магистр ордена тамплиеров, а теперь госпитальеров, обронив мимоходом, тронув за плечо и внимательно посмотрев в глаза: «Кажется, я тебя в рыцари посвящал!». Потом, видно, вспомнил, при каких обстоятельствах и условиях это произошло, поэтому поспешил исчезнуть.
Джованни продолжал беспокойно оглядываться, боясь натолкнуться на ещё одно знакомое лицо, пока вдруг не разглядел молодого рыцаря, стоящего рядом с епископом, они внезапно прервали свой разговор, когда в расступившейся толпе увидели его совсем близко.
С этим рыцарем что-то было не так: Джованни не чувствовал в его взгляде ни капли вожделения, он жадно пронзал, стараясь заглянуть под кожу, и в то же время источал беспричинную ненависть, то затухая, то вспыхивая вновь. И этот незнакомец вдруг первым сделал шаг навстречу.
— Нас не представили… — сквозь сжатые губы сказал де Мезьер, внезапно оказавшись рядом.
— Алонсо Хуан Понче, рыцарь ордена Калатрава, будущий глава ордена Монтеса [3], — спокойно и с достоинством ответил рыцарь с акцентом.
— Готье де Мезьер, а это… — Джованни было открыл рот, но тут же его захлопнул, вспомнив, что не знает этикета в таких делах. — Хуан Мигель Нуньес. Его родня живёт в Кордобе, но он сам ни разу не был в королевстве Кастилия.
Комментарий к Глава 2. Коронация в Реймсе
[1] суассонская чаша.
[2] 9 января 1317 г.
[3] основан папской буллой от 10 июня 1317 г.
========== Глава 3. Господне Провидение ==========
Лицо незнакомого рыцаря вытянулось и дрогнуло от удивления, стоящий рядом епископ прикрыл рот ладонью. Джованни бы тоже сейчас выглядел точно так же, если бы пальцы де Мезьера с силой не сжали его локоть, призывая к спокойствию. Когда первый шок, вызванный столь неожиданным и странным ответом, прошел, арагонец подобрался и сразу нашел что ответить:
— Странно, но по счастливой случайности я лично знаком с Мигелем Фернандесом Нуньесом из Кордобы, но ничего не слышал о его сыне.
— Хуан больше похож на свою мать, чем на отца, — находчиво ответил советник короля и нагло, но скорбным голосом, продолжил: — к сожалению, вынужден вас огорчить, Мигель Фернандес недавно отдал Богу душу, оставив его сиротой…
Джованни, приоткрыв рот, воззрился на де Мезьера, не понимая, к чему тот клонит. От боли в руке уже точно стоило вскрикнуть и пустить слезу. Ученик палача побледнел и только крепче стиснул зубы, заметив, как епископ всплеснул руками, а арагонец сглотнул, не находя слов.
— Несчастный случай! Так печально! — продолжил Готье. — Отправился в лодке с рыбаками и попал в шторм. Так что — Хуан Мигель теперь единственный наследник, но поскольку он подданный короля Франции, то мне пришлось взять о нем заботу. Я уже послал весть на родину его отца…
Первым пришел в себя епископ, который довольно резво сорвался с места, увлекая советника короля за собой:
— Прошу прощения, господин де Мезьер, но нам следует кое-что обсудить наедине! — он властно посмотрел на арагонского рыцаря, упреждая его от каких-либо действий, но хоть и недалеко увёл своего собеседника, повернутый к ним спиной Джованни не мог услышать их разговор, кроме первой фразы. — Хочу вас предупредить — этот молодой мужчина — самозванец!
Де Мезьер аж крякнул от удовольствия и потёр руки:
— Святой отец, я вижу в этом Провидение Господне, что он послал вас сюда, и мы встретились! — он расплылся в улыбке и, немного понизив голос, доверительно ответил: — Я знаю. Но пока Мигеля Фернандеса нет, Хуан Мигель остается его наследником. А у вас какой к нему интерес?
— Дело в том, что скоро в Таррагоне будут осуждены все сочинения некоего Арнальда из Виллановы, а Нуньес был, как бы правильнее сказать, его душеприказчиком на землях французского королевства и тех, что подвластны королям Майорки.
Бывший епископ Сарагоссы Химено Мартинес де Луна уже больше полугода провёл в странствиях, большую из которых в Авиньоне. Он присутствовал при избрании нового Папы Иоанна, и как только тот вступил в законную власть, постарался с ним подружиться. Таким образом, он получил рукоположение на архиепископство в Таррагоне, устроил своего родственника Педро де Луна на свое прежнее место в Сарагоссу и достаточно рьяно, еще не вернувшись на родину, занялся исполнением условий, выдвинутых новым понтификом. Корни нелюбви понтифика к Арнальду из Виллановы терялись где-то в глубинах факультета медицины университета Монпелье, но Химено Мартинесу следовало окончательно осудить ересь именно в Таррагоне, столице Арагона, перед лицом короля Хайме, который во время своей молодости и сам бывал под отлучением, и еще Арнальда привечал при своём дворе, называя королевским лекарем и защищая от нападок инквизиции.