Химено Мартинес проторчал в Авиньоне до осенней распутицы и решил не рисковать, отправляясь в дальний путь в королевство Арагон через заснеженные перевалы, а обождать до весны. Известие о скорой коронации в Реймсе заинтересовало его, ведь не каждому выпадает случай лицезреть священные реликвии. Более того, посетив Париж после Реймса, можно было избрать совершенно иной путь по французскому королевству, заглянув, например, в Тур.
Он передал с вестником письмо для епископа Урхеля, на попечении которого сейчас находился Мигель Нуньес, но оказалось, что не всё так просто — Алонсо Хуан Понче за свои труды требовал немалую плату, грозясь прибрать Нуньеса под юрисдикцию ордена Калатрава и обвиняя его в преступлениях против ордена. Чтобы договориться с будущим архиепископом, этот амбициозный юнец не мог спокойно дожидаться возвращения Химено Мартинеса в Таррагону, сидя в своих горах, и, проявив своё упрямство и железную волю, ухитрился добраться до Реймса, присоединившись к послам короля Хайме.
— Я понял, святой отец, — чуть помедлив, ответил де Мезьер, — и вот что скажу: советую решить это дело мирным путём, без насилия, поскольку мне плевать, какие у вас там меж собой отношения, но меня, как советника короля, очень волнует, что некоторая область в французских землях, управляемая епископом и зажатая между двух владений короля Майорки, лишилась сразу двух хороших лекарей. Я вовсе не отрицаю, что молитвами нашими мы исцеляемся, но люди страдают, беспокоятся, бунтуют, высказывают недовольство, а это угроза власти короля. Поэтому, святой отец, я даю вам шесть седмиц на размышление и считаю, что этого будет достаточно, чтобы Мигель Нуньес был доставлен в Париж здоровым и невредимым. И я готов оказать вам всяческое содействие в осуждении ереси Арнальда из Виллановы… посмертно и без дополнительных свидетелей, тем более, что в Париже он уже представал перед судом. Договорились?
Епископ вытер рукой влажный лоб:
— Вы требуете невозможного!
— Хорошо, даю еще две. И если ничего не произойдет, то выморочное наследство после скоропостижной смерти Хуана Мигеля, подданного французской короны, наш король будет требовать отдать или выплатить за него солидный выкуп, а значит, обратится напрямую к королю Кастилии или Арагона… во все земли, где хоть что-нибудь найдётся. Вы меня хорошо поняли? Я считаю, что представитель духовной власти намного разумнее и рассудительнее молодого рыцаря, погрязшего в личных амбициях.
— Мы можем обвинить Хуана Мигеля в «адорации» ереси, как и его мнимого отца, — не сдавался епископ.
— Хуан Мигель, — голос де Мезьера приобрёл холодность, что указывало на его внутреннее состояние закипающей ярости, — знает о еретиках побольше вашего, святой отец, он — доверенное лицо и переписывает сочинения отца Бернарда Гвидониса, инквизитора Тулузы, или вы собираетесь пойти супротив брата своего?
— Нет, — упавшим голосом ответствовал епископ. — Но обвинения так просто не снимаются…
— Как и не выдвигаются!
***
Молодой рыцарь продолжал стоять перед ним. Джованни смотрел на искривленные самодовольной усмешкой губы и думал, как же нужно взращивать собственное всесилие и безнаказанность, чтобы настолько быть уверенным в собственной победе, не беря во внимание Господне Провидение и заповеди.
— Выпейте за здравие нашего короля Филиппа! — будничным голосом сообщил слуга, обходящий гостей с подносом, уставленным кружками с вином. Он заставил принять их в руки обоих собеседников и направился дальше.
— Так вы утверждаете, что прекрасно знаете Мигеля Нуньеса? — Джованни решился нарушить молчание, хотя де Мезьера, который мог бы повернуть разговор в нужное русло, не было рядом. — И давно ли вы с ним знакомы?
Рыцарь еще раз смерил его презрительным взглядом, в который не преминул вложить дополнительную порцию ненависти:
— Ты нарочно строишь из себя дурачка, будто ничего не понимаешь?
— Стараюсь поддерживать вежливый разговор, — спокойно ответил ученик палача, хотя чувствовал, как внутри его закипают те же чувства, что сейчас по отношению к нему переживает этот арагонец.
— Я бы предпочел продолжить его в более… — рыцарь слегка подался вперед, — интимной обстановке, не при свидетелях.
— Не вижу вожделения в твоих глазах…
— А кто сказал, что я хочу совершить с тобой содомский грех, шлюха? — он приблизился настолько, что его губы почти касались уха Джованни, при этом голос стал тише и глуше. От его одежды пахнуло конским потом, будто этот молодой, лет на пять младше его, рыцарь последние дни провёл в седле и не сильно утруждал себя, чтобы предстать при дворе в свежем виде. — Нет, ноги ты будешь раздвигать уже после, чтобы вымолить у меня трахнуть тебя и дать тебе передышку между одной болью и другой.
Настолько прямая, не прикрытая никакой куртуазностью угроза из уст незнакомца еще раз убедила ученика палача в причастности именно этого человека к похищению Михаэлиса, ведь никто другой не мог бы столь страстно желать ему зла и при этом знать о прошлом. Джованни слегка отстранился и посмотрел Алонсо Понче прямо в глаза: светлые, серовато-голубые, но живые, пронзительные, с длинными ресницами, хоть их обладатель вряд ли слыл красивым:
— Ты тоже любишь причинять боль? Предпочитаешь плеть или розгу?
— Калёное железо… — арагонец невольно облизнул губы, показав, насколько подобные речи его распаляют, — да и кнут был бы предпочтителен…
— Тебя только это заводит? Или что-то ещё?
— Люблю видеть страдание и страх в глазах! Особенно — чужих, когда я кого-то пытаю перед ними, и обе жертвы молят о милосердии, это слаще всего. Мать за ребёнка, муж за жену, любовник за любовника… Вот тебе… — Алонсо Понче сделал многозначительную паузу, — я бы связал руки за спиной и усадил задом на длинную гладкую и толстую палку, а уже потом бы применил всё то, что я люблю. Уверен, Мигелю бы понравилось… Ну, а когда бы с тобой наигрался, то продал бы в бордель, в Сеуту или в Фес!
Джованни понимал, что этим его хотят задеть, вызвав не только ненависть, но и страх, однако постарался ответить со всей прямотой:
— Какие же у тебя занятные грёзы! Но у меня тоже есть, чем ответить: если на твоих руках кровь Стефануса Виталиса из Агда, то будь Господь моим свидетелем, я стану карающей рукой! Я более прост в своих желаниях: оскоплю, посажу на кол, сделаю так, чтобы кровь вытекала медленно из тела, и сяду наблюдать. В таких делах я не склонен к милосердию — довершу дело до конца.
— Насколько я понял, вы уже успели обменяться мнениями о важности сегодняшней коронации? — раздался громкий голос подходящего к ним Готье де Мезьера. Епископа нигде не было видно. — Как долго вы будете гостить в наших краях, сеньор Понче? Вы меня заинтересовали, и я хотел бы устроить нашу встречу в Париже, дней через пять. Будущий архиепископ Таррагоны уже дал своё согласие. А вы, сеньор Нуньес?
— Конечно, буду рад, — Джованни, подыгрывая, одарил его одной из очаровательнейших улыбок.
— Вы любите игру в шахматы, сеньор Понче? — неожиданно спросил советник короля.
— О, да, — с охотой откликнулся арагонец, — только на этом мы и сошлись в интересах с Мигелем Фернандесом Нуньесом, надеюсь, что его сын, — на последнем слове у рыцаря не дрогнул голос, — станет мне достойным противником.
— Не сомневаюсь, — рука де Мезьера провела по талии Джованни, отвлекая его от мыслей о последующей встрече с Алонсо Понче в Париже, — а теперь позвольте вас оставить, нам с Хуаном Мигелем нужно предстать перед королём до начала обеда.
***
— Что это? Неужели Господь был настолько благомилостив? — Джованни неожиданно остановился посередине длинного бокового коридора дворца. Де Мезьер вел его в неизвестном направлении с совершенно неясными целями, хоть всё и так было очевидным. Готье тоже остановился и неожиданно втолкнул его внутрь незапертой темной комнаты, прикрыл дверь и зашептал: