— Давайте, синьор, тогда я в вас сам войду? — наконец предложил он. Но венецианец пока был не готов окончательно принять на веру свои собственные желания и оказаться внизу и наконец решился исчезнуть за дверью, шепча себе под нос слова благодарности.
Оставшийся один в комнате, Джованни сладостно потянулся на постели, прислушиваясь к ощущениям тела, которое медленно расставалось с возбуждением, уступая место боли. Он пощупал свои губы — они потеряли чувствительность, нижняя челюсть болела, и рот открывался с трудом. «Как же мне нужны деньги!». Глаза самопроизвольно закрылись, и сознание растворилось в темноте грёз, но ненадолго.
Над ним стояла Фина и толкала в плечо.
— Кровать занимаю? — Джованни открыл глаза, недовольно мазнул взглядом, а потом закрыл их вновь: — Сейчас куда-нибудь уползу…
— Нет, мальчик мой, — Фина обняла его за шею, — понимаю, что требую невозможного, но поразмысли сам…
Недоверчивый взгляд Джованни упёрся в тёмный цвет ее глаз:
— Не тяни…
— Мавр вернулся, шкуру какую-то огромную с собой притащил. Предложил столько же. Я уж как его не уговаривала повременить! Ты же совсем устал, бедняжечка…
— И он согласен поиметь меня такого? Я же двинуться не могу, — Джованни начал сомневаться во вменяемости клиента. Что за странные желания: разложить именно на шкуре?
— Он сказал, что тебе ничего не нужно делать! Он всё сам: и вертеть, и трахать, ты только лежи спокойно и не сопротивляйся. Сто двадцать солидов, Джованни. И из них целый ливр — мой! Девочки тебя сейчас и искупают, и мазями разотрут… ты только полежи. А потом можешь отдыхать, спать, а мы о тебе позаботимся.
— Ладно. Потом мне отсосёте… всем борделем, я сегодня удовольствия не получил.
— Всё, что пожелаешь, мой сладкий! — Фина нежно поцеловала его в край рта, Джованни дернулся. — Знаю, знаю… — она осыпала поцелуями его щеки и лоб. — Вставай, вставай…
***
Как же много чувств заложено в простом движении вперед!
Когда пошатывающийся от усталости Джованни опять оказался в комнате для гостей заведения Донатти, то не мог поверить глазам: как многое в ней изменилось. Широкая кровать уже не была центральным местом, будто уменьшилась, отодвинулась в полутьму, а основной свет сосредоточился в толстых свечах, что были расставлены в железных подсвечниках полукругом, направив движение своего мерцающего пламени на то, что было разложено на полу. Огромная шкура диковинного зверя, сотканная из чередования черных и светло-коричневых полос. Темные силуэты слуг, приготовившие это ложе, исчезли за дверью, повинуясь легкому и размашистому мановению руки своего хозяина, который стоял сейчас полностью одетым посередине комнаты. Он еще раз взмахнул рукой, призывая застывшего на месте Джованни к себе:
— Иди сюда, ложись на спину.
Флорентиец медленно приблизился. Босые ступни коснулись густого меха, в ноздри ударил запах мертвого зверя, дикого и опасного, но сейчас полностью побежденного сильным человеком и распластанного, покоренного. Джованни опустился на мех, ощутив его мягкость спиной, не отрывая настороженного взгляда от мавра, пытаясь предугадать его желания. Мавр опустился рядом на колени, протянул руку, проводя ладонью по щеке, успокаивая:
— Смотри на меня!
Глаза его были необычными: тогда, на постели, они казались просто черными в неясном свете, только блестели, а сейчас заставили Джованни невольно вздрогнуть от испуга: два живых слитка потемневшего золота наблюдали за ним. Мавр снова погладил его щеку, призывая к доверию. Подобно вдохновлённому художнику он принялся расправлять волосы флорентийца, укладывая пряди позади головы по типу короны, пока все они не оказались наверху, обнажив шею и плечи. Мавр отстранился, любуясь своим произведением. Затем медленно, взяв обе безвольные руки Джованни за запястья, завел их вверх, оставив лежать полусогнутыми в локтях и заведенными за голову. Опять отстранился, с жадностью рассматривая вытянувшееся перед ним тело. Под этим взглядом Джованни инстинктивно втянул в себя живот, чем сорвал легкий вздох с губ мавра. Он коснулся кончиками пальцев напряженных мышц, заставив флорентийца замереть на вздохе, будоражащие нервы дорожки протянулись ниже, очертив пупок до самого паха. Выдох — и опять замерший вдох: шершавые, натруженные морем пальцы отерли чувствительный набухший анус, но без проникновения.
Видно, творение не было еще оконченным и совершенным, раз мавр не спешил к соитию, продолжая оставаться наглухо завернутым в свою одежду и сосредотачивая Джованни на чувствах. Повинуясь сильным пальцам, флорентиец развел полусогнутые ноги в стороны, завершая тот образ прекрасного поверженного светлокожего и золотоволосого зверя, что хотел видеть в нём в своих грезах этот странный, черный как смола язычник, уложив на шкуру.
Это было похожим на колдовство: флорентиец смотрел широко распахнутыми глазами, не мигая, а мавр стоял у него в ногах в полный рост и пожирал взглядом, вбирая в себя лишь ему ведомые силы, что рождались сейчас в этом пространстве, отграниченном полукружием свечного пламени.
========== Глава 6. Наконец одуматься? ==========
Как же много чувств заложено в простом движении вперед! Вначале тугая горячая волна движется вперед, наплывая, раздвигая, заполняя пространство вокруг расходящейся болью, сильной и тупой. Перекатывается внутри, вызывая вибрации мышц, задевает оголенный узел, порождающий ее сестру, пламенеющую, мерцающую, вливающую свои воды подобно речному притоку, пляшущему в водоворотах, смешивающих два сорта чувств: боли и наслаждения. На краткие мгновения они начинают царствовать над телом, что трепещет в мучительной пытке. Грудь внутри сжимается, требуя выдоха, проталкивает воздух вперед, стон рождается глубоко в горле и прорывается наружу, через полуоткрытые подрагивающие губы. Вздрагивают веки, и глаза, смотрящие перед собой, распахиваются еще шире. Воздух опять затапливает грудь вслед за медленно откатывающейся обратно волной, оставляющей тело, чтобы вновь, собравшись с силами, ворваться. И так с каждым разом. Бессчётное количество раз. Медленно вперёд до предела и назад почти на три четверти.
Тело уже стало нечувствительным к ласкам, только принимало в себя и подрагивало в напряжении. И казалось, что созерцание подобной покорности и являлось целью мавра. Сначала он говорил на арабском, обращаясь к духам своих предков, потом и вовсе перешел на незнакомый язык, проговаривая свой внутренний монолог с кем-то еще, невидимым, но тем, чью тень сейчас видел в глазах Джованни.
Флорентийцу, лежавшему неподвижно, казалось, что язычник его околдовал — столь необычными были вещи, окружавшие его: звериная шкура, красноватые свечи, огромный черный человек, так и не снявший с себя одежд и шапки, только поднявший подол камизы, чтобы приставить свой возбужденный член ко входу и войти, чужой язык и слова, вырывающиеся напевным речитативом.
А когда мавр до крови укусил его в губу — Джованни даже не ощутил, заметил лишь кровь на чужих губах, но возразить уже не было сил, казалось, что «этот» демон из Ада, черный лицом, с золотыми глазами, завладел его телом полностью. Затем он почувствовал, что мавр, словно завершая ритуал, задвигался быстрее внутри него, натужное дыхание становилось тяжелее и ощутимее, его член вбивался, насаживая на себя до предела. Воздуха не хватало, флорентиец попробовал чаще вздыхать, но стоны срывались на крик. «Уже скоро», — услышал он сквозь вязкую пелену, завладевшую разумом, волевым усилием уговаривая себя ещё потерпеть.
Он повернул голову и похолодел: песочные часы лежали в том же положении, в каком он их и оставил, когда занимался венецианцем, а это означало, что… время остановилось. «Сволочи!». Ни Фина, ни Антуан, ни кто-либо еще не озаботились о том, чтобы отсчитать положенные часы для мавра, а у Джованни не хватило сил сообразить. Почувствовал, что мавр излился и отстранился, постарался усилиями внутренних мышц вытолкнуть из себя его отравляющие грехом соки. «Зачем мне все это нужно? Так ли я люблю эти проклятые деньги?» Мавр опустил его затекшие руки, позволив им спокойно лежать вдоль тела, и растёр, разгоняя кровь. Покалывание в мышцах и суставах возвращало чувствительность.