Было уже за полночь, когда начисто вымытый изнутри и снаружи, смазанный целебной мазью, напоенный отварами, утратив полностью горячечные миазмы тела, Джованни был положен отдыхать на лавку. Остро встал вопрос: на какую кровать уложить. Лежанок в доме было две: большая и широкая в спальне де Мезьера и маленькая узкая в гостевой комнате.
— Ты мне условия ставишь, будто я не хозяин в своем доме! — устало всплеснул руками Готье. Они вместе с Михаэлисом, почти касаясь друг друга, сидели на лавке напротив той, где лежал Джованни, и отдыхали от трудов.
— Если Джованни положить наверх, то мы с тобой оказываемся в одной постели, — рассуждал Михаэлис. — А если ты вдруг на меня руку во сне положишь? Или прижмёшься? Я же тебя ударю!
— Я тебя тоже ударю, если ты это сделаешь!
— Значит, на большой кровати вместе с Джованни спим либо ты, либо я. А я тебе больше не позволю к нему прикоснуться, и засунь себе в задницу ваш договор. И ему не разрешу никогда таким способом долги отдавать!
— Ну, ты не горячись, — миролюбиво начал успокаивать его Готье. — Джованни тебе не сын, над которым ты имеешь власть. Он уже достиг того возраста, что и его собственный отец над ним власти не имеет, так что — очнется, пусть сам принимает решение. А пока предлагаю соглашение…
— Какое? Ты же волка, козла и капусту в одну лодку не посадишь [3]!
— Успокойся, у нас два козла и одна капуста, которую и поделить нельзя, и жрать одновременно. Поэтому предлагаю положить Джованни между нами в спальне.
— Ага, — согласился Михаэлис, — и в камизу до пят обрядить… и члены нам всем узлами повязать.
***
Спящий Джованни лежал посередине постели, такой красивый, как ангел. Только мягкий свет лампады заострял черты лица, показывая, насколько тяжело сказалась болезнь на здоровье тела и души. Готье принес еще два одеяла, чтобы укрыться. Подушек хватало.
— Я сниму камизу, — решительно заявил Михаэлис и принялся стягивать липнувшую к телу одежду. — Она у меня вся промокла.
— Хм, — произнес Готье, оглядывая свое верхнее платье, которое тоже не было сухим. — Тогда ты ложись, а я пойду вниз. Там ужин Филиппа оставила. Он хоть уже и успел остыть…
— Я с тобой!
***
— …И тут он мне говорит: а мы этого Хуана можем обвинить в почитании ереси! — насытившийся пирогом с рыбой и овощами и заливший свои волнения добрым вином, раскрасневшийся Готье рассказывал не менее удовлетворенному ужином Михаэлису о событиях в Реймсе. — Ты представляешь? Джованни обвинить в адорации?
— И что же ты ответил? — Михаэлиса весьма веселила история, связанная с его освобождением. Он представил себе вытянувшееся от удивления лицо Алонсо Понче, когда тот узнал, что его пленник как птичка упорхнул из клетки, оставив ни с чем.
— А то, что мой духовник, отец Бернард, будет очень недоволен таким поворотом дел. И это подставит под сомнение создаваемое им сочинение, в котором всем инквизиторам подробно разъясняется, как именно распознавать ересь. Поскольку Хуан Нуньес — его главный переписчик! — Готье, отсмеявшись вместе с Михаэлисом, хлебнул еще вина, потом предложил сыграть в шахматы, но уже по трезвости мыслей.
Они поднялись в спальню под утро, когда церковный колокол отметил хвалитны.
***
Когда Джованни открыл глаза, то ему показалось, что он и не спал — просто прикрыл их на миг, а день продолжается, врываясь белым светом через сетчатое стекло на окнах. Еще было слышно, как внизу, в столовой, возится с посудой Филиппа. Вот только зад сейчас ощущался так, будто его в Аду сначала черти разрывали железными крючьями, а потом медленно поджаривали, посадив на раскаленную сковороду. Джованни вцепился губами в одеяло, чтобы не застонать от боли.
«Проклятье! Где этот де Мезьер? Козёл похотливый! Опять использовал с утра со всей своей безудержной одури, а теперь даже не поинтересуется, могу ли я встать?»
Он шевельнулся. Боль в теле была сильной, но терпимой. Он и не такое выдерживал. Вот только комната плыла кругом, а балдахин кровати грозился свернуться в цветастую спираль. Над правым ухом кто-то громко всхрапнул. Джованни замер от испуга, а потом отдернул одеяло, что закрывало обзор.
«Готье?»
Де Мезьер мирно посапывал рядом, повернувшись к нему боком, подложив обе ладони себе под щеку. Джованни завороженно рассматривал отросшую щетину на лице советника короля, подрагивающие во сне рыжие ресницы, расслабленные губы. Потом поймал себя на мысли, что происходит нечто странное: ведь Готье должен сейчас работать над королевскими делами в своем кабинете. Дьявольское наваждение!
Джованни сделал попытку отползти от де Мезьера как можно дальше, но во что-то уперся спиной. Или в кого-то… Теплый! Он еле сдержался, чтобы не взвыть от испуга. Со страхом развернулся и обнаружил спящего Михаэлиса, в чье обнаженное плечо он сейчас воткнулся спиной. И верно — колдовство!
Он огладил себя, проверяя, истинный ли он сам. «Почему я в камизе? И как Михаэлис с Готье оказались рядом? Я же всего лишь прикрыл глаза! О, Господи! Неужели они оба… меня…» Эта догадка была выше его душевных сил. Но красноречиво болело тело, в особенности — зад. Да и в памяти всплывали картинки, она страшнее другой. Как его… как они его… вертели, крутили, удерживали, связали и постоянно пихались внутрь.
«Господи, не может такого быть!» — сердце пыталось достучаться до разума. «Память не лжет!» — разум был весьма недружелюбно настроен. От обиды защекотало в носу и навернулись слезы. «Неужели они сговорились и вдвоем насиловали меня?» Джованни осторожно, собрав волю и силы, слез с кровати, не нарушив ничьего сна, и вышел из комнаты, придерживаясь за стены. В столовой его встретила Филиппа, которая сильно обрадовалась его появлению, но, не сказав ничего лишнего, заставила сесть за стол и отведать ее вкусной стряпни. Даже принесла кружку с теплым вином, сказала «чтобы больше не простужался». С упрёком оглядела босые ноги, не скрытые длинным подолом камизы, дала наставление сразу же после завтрака облачиться в башмаки и надеть плащ.
Джованни, выпившему залпом вино, показалось, что не хватает воздуха. Он открыл окно и высунулся вниз. Река уже начала собирать воды со всей окрестности в свой бурный поток, и берега не было видно, а уровень значительно поднялся. Почти под окном внизу к выступающему из стены железному кольцу была привязана лодка. В ней сидел человек и удил рыбу.
— Эй, лодочник! Ты не меня дожидаешься? — окликнул его Джованни, не узнавая собственного голоса.
Рыбак поднял голову и взглянул на него из тени широкого поля своей шляпы:
— Может, и тебя!
— Тогда жди. Я сейчас возьму вещи и спущусь! — Джованни и вправду, ведомый каким-то внутренним голосом, поднялся наверх, в гостевую комнату. Сделал всё в точности, как сказала Филиппа: надел башмаки и плащ. Опоясался. Взял свою дорожную суму, даже не глянув, что в ней. Потом спустился в столовую, обнаружил, что на подоконник уже накинут крюк с веревкой. Лодочник помог ему удержаться и не упасть, когда руки внезапно ослабели и скользнули вниз по узлам на веревке. А когда ноги его коснулись дна лодки, Джованни с облегчением выдохнул, закрыл глаза и разлёгся прямо там же, уплывая сознанием в глубокий сон.
Комментарий к Глава 3. Бегство от реальности
[1] в это историческое время люди не пили воду в чистом виде, поскольку боялись отравления: вверху по течению любого ручья могла валяться дохлая животинка. Поэтому, чтобы не напиваться – вино разбавляли водой или употребляли другие напитки: пиво, сидр.
[2] в это историческое время очень боялись отравлений. Одной из причин жестокого преследования иудеев и прокаженных были слухи, что они травят воду в реках и колодцах.
[3] образно. Не знаю, какие сравнения могли быть понятны людям этого исторического времени, но этот пример нужен для иносказательного обыгрывания ситуации.
========== Глава 4. Повозка с бубенчиками ==========
Не успев с утра продрать глаза, Готье по привычке пошарил рукой по кровати, наткнулся на обнаженное разгоряченное из-за сна тело, по-хозяйски сгреб, обхватив за пояс, и притянул к себе.