— А что же ему не радоваться? — продолжил разглагольствовать Обертан. — По слухам… это мне сам секретарь епископа поведал… Помнишь отца Доминика, что был у нас инквизитором? Вот он теперь у самого понтифика канцелярией заведует. И Жан — при нём.
— Как? — Михаэлис замер, точно пораженный молнией, не в силах понять, осознать, правильно объяснить себе умственными усилиями такое сочетание как Жан и отец Доминик. «Значит, инквизитор всё знает! И то, как Жан выжил. И то, что именно я его спас. Вот как оно повернулось! Но почему же Жан молчал об этом? Это первое, о чём должен был сказать, предупредить!»
— Вот так! — повёл руками в стороны нотарий. — Позвал меня к себе во дворец отец наш епископ Бернард, третьего дня это было. Показывает пальцем на Жана, который сидит у него за столом в приёмной, вот как мы сейчас, и говорит: господин Николя, вы правда все эти годы были наставником господина… как он его назвал, — Обертан обратил свой взор на червлёные балки потолка, будто именно там оно было начертано, — Мональдески из Флоренции? Я так ему осторожно отвечаю: да, я учил господина Жана своему ремеслу. Вы довольны его успехами? Да, доволен. А почему до сих пор не представили его гильдии нотариев и не выдали сертификат?
Маленький воробушек так увлечённо передавал свой разговор с епископом, что Михаэлис даже засмотрелся, забыв о тяжких думах, расплылся в улыбке, представляя…
— И вот, а я смотрю, Жан сидит злой, нервный, только губами шевелит, как рыбка. Видно, не нравился ему наш разговор, не по душе. Он же добрый, честный, ни разу меня ни о чём таком не просил, чтобы вот так ему и без экзаменов, и без оплаты что-то дали. А отец Бернард на своём настаивает: чтобы к завтрашнему утру всё было — и диплом, и рекомендательное письмо от гильдии.
— И просьбу епископа пришлось уважить… — медленно, растягивая слова, подытожил Михаэлис.
— Да, поскольку просьба эта пришла не просто так, а на скреплённой папской печатью бумаге. И отправился наш Жан теперь прямо в Авиньон к отцу Доминику.
— К волку в пасть! — невольно вырвалось возмущение из уст Михаэлиса.
— Почему же? — удивился Обертан. — Жан парень способный, да и в Авиньоне ему хорошо платить будут.
— Значит, говоришь, дня два назад уехал, — нахмурился Михаэлис. — Чего-то я его по дороге не встретил!
— Так он сначала в Нарбонну. Не одному же путешествовать. Там как раз францисканцы собираются, чтобы идти к понтифику с прошением, вот он к ним, как говорят, и примкнул. Подожди немного, когда они мимо Агда проходить будут, то Жана увидишь.
«Запру! В цепи закую в пыточной! Не позволю его забрать! Мой!» — пронеслось в голове Михаэлиса, вселяя в него безмерную радость.
— А ты? — Обертан смотрел на палача с хитрым прищуром. — Опять за старое? Палача у нас так и нет. Бертран за него. Инквизиторов тоже нет, хоть и обещали поставить к лету.
Михаэлис с нескрываемым торжеством поднялся и извлёк из своей сумы тесно свернутый пергамент, замотанный в тряпки, развернул на всю длину и положил на стол прямо перед нотарием:
— Мигель Фернандес Нуньес — действующий и полноправный магистр медицины с правом практиковать в диоцезе Агд.
— Ух ты! — Обертан восхищенно воззрился на бывшего палача и нынешнего лекаря. — Значит, я к тебе вторым… после епископа!
Михаэлис снисходительно улыбнулся:
— Я никуда теперь из Агда не уеду! Пойдём, прогуляемся по городу, мне нужно еще многих повидать. Заодно и моё возвращение отметим.
Столько счастливых улыбок, искренних пожеланий долгой жизни, хвалебных отзывов о своих достоинствах Михаэлис не получал еще никогда, казалось, весь город радуется его возвращению. Конечно, первым делом он одарил своим визитом епископа Бернарда, который принял его ласково и даже соизволил рассказать о подробностях письма из Авиньона, которое привёз Джованни Мональдески. Он подтвердил подозрения Михаэлиса насчет того, что автором письма был не кто иной, как отец Доминик из Йорка, который повстречал ученика палача в Авиньоне и, восхитившись его безмерными талантами в письме, решил предоставить тому место среди нотариев и секретарей в папской канцелярии. А чтобы назначение это не выглядело неприкрытым непотизмом [1], то убедительно попросил отца Бернарда оказать содействие: от имени диоцеза Агд выдать диплом нотария с правом практиковать.
Михаэлис про себя ещё раз удивился, насколько неисповедимы пути Господни, что столкнули Жана с инквизитором, который его пытал и осудил посмертно. «Который его возжелал своей прогнившей похотливой душонкой, насилуя в грёзах в разных позах, и от того получающий удовлетворение». Палач прекрасно помнил тот день, когда отец Доминик застыл, тяжело дыша по причине вожделения плоти, которое явственно проступило бугром под рясой, в то время как не менее возбуждённый Михаэлис прикасался к Джованни, медленно раздевая его напоказ, как бы невзначай касаясь груди, сосков, запуская пальцы в щель между ягодицами, поглаживая нежную кожу вокруг крепко сжатого ануса. Тогда всё казалось игрой и дьявольским наваждением.
А теперь брат Доминик появился из небытия, властно прибирая «чужое», считая его своим по праву, прекрасно понимая, что желанию канцелярии Авиньона подчинится епископ Агда, а значит, у Джованни тоже не будет никакой возможности отказаться и не подчиниться, поскольку в диоцезе правит епископ, чьё пожелание — закон. И теперь, пока Авиньон не насытится и не освободит флорентийца из-под своей власти, работать и жить в Агде он не сможет. Это была хорошо и тонко просчитанная месть лично Михаэлису за ложь и сладость, что вкушал он все эти годы со спасённым им Мональдески.
***
Жена Стефануса Виталиса хлопотала по дому, старший их сын возился с дощечками на крыльце. Михаэлис ласково потрепал макушку мальчика, в котором уже начали проступать незаметные черты его погибшего друга. Ребёнок, которого он собственными руками когда-то принимал, вытягивая из материнской утробы, совсем не испугался, вспомнил, обнял, прижимаясь к бедру. Получил медовую сладость на палочке, что сразу же засунул себе за щёку.
— Здравствуй, Раймунда! — та не смогла сдержать вскрика, положила ладонь на грудь, успокаивая дыхание.
— Господь с тобой, Михаэлис! А я поначалу не поверила, что ты вернулся. Ну, что же я стою, — она схватилась за голову, заметалась по кухне. В углу было отгорожено одеялами пространство: там увлечённо лепили пирожки из глины две маленькие девчушки. Лекарь огляделся: из всех щелей выпирала нищета. При Стефанусе дом был чистым, крепким, а сейчас Раймунда явно не справлялась, хоть и выложила на стол перед Михаэлисом буханку белого душистого хлеба.
— Тебе кто-нибудь помогает? — Михаэлис поймал ее руку, заставляя усесться на скамью перед собой.
Раймунда покраснела, смутившись:
— Отец звал к себе, сказал, что хочет вновь выдать замуж [2], — она смахнула слезу. — Я не хочу. Выделил небольшое содержание, пока не одумаюсь. Стефанус же был сиротой. Вот и кручусь. А хлеб, — она кивком указала на стол, — Жан заходил, денег оставил, сказал, что чем сможет, тем и будет помогать.
— Раймунда, — Михаэлис не отпускал ее ладонь, сжал, заставляя поднять на себя взгляд, — я буду тебе помогать. Всегда! Детей помогу вырастить. Защищать буду, не дам никому в обиду. Буду другом. Ничего иного.
— Ох, забыла! — внезапно подскочила женщина, достаточно длительное время просидев в оцепенении, доверчиво вглядываясь в глаза Михаэлиса и размышляя об искренности сделанного ей предложения. Она протянула лекарю небольшой свёрток. — Жан просил тебе передать. Подарок.
На ладони Михаэлиса, осторожно развернувшего тонкую выбеленную ткань, символом клятв в вечной любви красовалась кованая роза.
***
[1] раздача знакомым и родственникам церковных должностей.
[2] после смерти мужа, если родственники мужа не брали на содержание, женщину могли отправить к отцу, который вновь мог ее выдать замуж. Дети от первого брака оставались в семье родни мужа.
========== Глава 2. Разлука ==========
Кто знал, кто бы мог предположить, что в дорожной суме через все земли французского королевства он провезёт чуму похлеще ереси брата Мая! Епископ Бернард был столь любезен, что прочитал вслух выдержки из письма брата Доминика, касающиеся непосредственно Джованни.