— Ты ушла, — сказал он, застегивая пуговицы на пальто, а после пряча руки в карманы.
— А ты такой наблюдательный, — вымученная усмешка, а после самая настоящая правда. — Мне стало нехорошо.
Одновременно хотелось, чтобы он ушел, а лучше и вовсе остался праздновать с остальными, но также, чтобы остался, чтобы продолжил этот бессмысленный разговор, в котором фразы состояли всего из нескольких слов. Хотелось прогнать его, чтобы не смотрел так внимательно своими серебристыми глазами, что казались еще ярче, и в то же время безвозвратно тонуть в них, падать и падать в бесконечную серую бездну. Чтобы стало невыносимее. Чтобы перестало быть так больно.
Он опять изучал ее взглядом, а она начинала медленно ненавидеть эту привычку. И любить. Любить так нестерпимо сильно, что хотелось вырвать из себя ту часть, что отвечала за эмоции. Гермионе казалось, что она сходит с ума. Разве можно так сильно привязаться к человеку, почти не зная его? Влюбиться в образ, в глаза, в движения, в слова. Придумать и искренне верить в существование этого миража, которого никогда не было и не будет. Разве можно так глупо и наивно себя обманывать? Мечтать о том, чего с наибольшей вероятностью и вовсе не существует. Видеть в другом человеке иллюзию, построенную на своих желаниях. Влюбиться в собственную боль, от которой не было лекарства.
Гермиона задумалась, насколько хорошо она знала Малфоя. Знала ли, встает он рано по утрам или же спит до обеда? Знала ли о том, что снится ему в кошмарах? Знала ли, любит он больше кошек или собак. Нет. Такие простые вопросы, но и они оставались без ответов. Ей было чертовски обидно, что она почти не владела информацией о нем, но еще хуже становилось оттого, что она совсем не понимала, как это исправить.
— Мне пора. Тебя, наверное, уже ждут, — она пошла вперед по улице, а он последовал за ней, не отставая ни на шаг. Грейнджер старалась идти уверенно и ровно, но через пару секунд Малфой уже во второй раз ловил ее от очередного падения.
Второй раз. Второй раз за один чертов вечер.
— Ты плакала? — наверное, он заметил, что ее глаза немного покраснели, или услышал, что она несколько раз шмыгнула носом. Гермиона разозлилась на себя за то, что позволила ему стать свидетелем своей слабости.
— Нет, — ей стоило попрактиковаться во лжи вместо того, чтобы вновь и вновь оказываться в нелепых ситуациях. Он прижимал ее к себе и не желал отпускать, словно боясь, что она вновь может упасть. — Я немного простудилась вчера.
— В любом случае, боюсь, ты не дойдешь сама, — он намекнул на то, что уже второй раз за вечер ловил ее, спасая от падения. Небольшие морщинки появились в уголках глаз, блеснувших непреклонной решимостью. Облачко пара сорвалось с его губ, растянувшихся в улыбке. На секунду Гермионе даже показалось, что это улыбка — настоящая. Он крепко держал ее под руку, давая время, чтобы она могла вновь поймать равновесие. — И я, как джентльмен, не могу оставить даму в беде.
Гермиона что-то буркнула и пошла медленнее, а он подстроился под ее темп. Она совсем не знала, о чем можно поговорить, да и желания особого не было. Она настолько устала за этот вечер, что сейчас с радостью бы легла в кровать и проспала бы как минимум до обеда следующего дня.
— Ты так и не сказала, почему ушла.
Гермиона успела удивиться, как ему удавалось задавать самые неподходящие вопросы.
— А ты спрашивал? — хотелось ответить как можно жестче, но голос дрожал.
Впрочем, ничего необычного.
— Сейчас спрашиваю, — парировал он, будто бы не замечая сарказма вперемешку с легкой злостью в ее голосе.
— Я просто устала, — правда, скрывавшая за собой молчаливое продолжение, что навечно осталось в мыслях.
Устала от неизвестности. Устала от того, что поселилось в душе и разъедало ее, как ржавчина металл. Устала от глупых вопросов и еще более глупых ответов.
— Небо сегодня какого-то особенного цвета, — внезапно начал он. Гермиона искоса посмотрела на него с подозрением.
Серьезно, небо?
— Нет, Грейнджер, я серьезно, — словно услышав ее мысли, продолжил он. — Сегодня оно кажется мне таким мрачным и колючим, хотя обычно я вижу в нем спокойствие. Интересно, почему эти серые тучи сегодня висят так низко?
— Ты решил примерить роль философа? — Гермиона не знала, почему именно сейчас она была зла на него. Может быть, потому, что в его последней фразе она уловила скрытый смысл. А может, потому, что в тот момент Малфой казался другим. И это ее пугало.
— Я хотя бы не хожу с кислой миной весь вечер, — заметил он, вновь не скрывая улыбки. Она поймала себя на том, что ей нравилось это выражение его лица, но она не понимала, чего он хочет добиться этим разговором.
— Неправда! — звучало по-детски обиженно, но Гермиона осознала это лишь после того, как слова уже сорвались с ее губ. Она, прищурившись, смотрела на Малфоя, и это веселило его еще больше.
Он сделал вид, что не заметил ее раздражения, и довольно глядел куда-то вперед, а спустя пару секунд шепнул:
— Правда.
Гермиона шумно выдохнула, пряча замерзший нос в шарфе. Она не позволит вывести себя на эмоции, пусть они и переполняли ее. Больше она не собиралась продолжать этот разговор. Почему бы ему просто не оставить ее в покое и перестать делать хуже? Спокойствие шло ко дну с самого начала вечера, как корабль с брешью в борту, но она не планировала сдаваться.
Рядом щелкнуло колесико зажигалки. Малфой закурил. Облако сигаретного дыма повисло в воздухе и через несколько секунд растаяло, будто бы его там и не было.
— Можно мне одну? — спросила Гермиона, и Мерлин свидетель, она продержалась без сигарет целых четыре года.
Малфой удивленно на нее посмотрел, и в тот момент она ожидала фразу, похожую на «порядочные леди не курят», но он молча протянул ей черный портсигар и серебристую зажигалку, на которой была выгравирована большая «М». Достав сигарету, Гермиона попыталась зажечь ее, но порывы холодного ветра постоянно гасили небольшой огонек, как бы она ни старалась спрятать его. Гермиона даже не успела заметить, как Малфой оказался нестерпимо близко, накрывая ее руки своими. Пламя заплясало, опаляя кончик сигареты. Гермиона сделала глубокую затяжку, и холодный дым с привкусом кислого яблока с ментолом окутал ее легкие. Эти ощущения не сравнились бы ни с чем.
Последний раз она курила после похорон своих родителей, которые проводились по окончании войны. В тот день она зареклась, что эта привычка навсегда останется в самых темных временах ее жизни, — ей надо было двигаться дальше. С тех пор это был первый раз, когда она держала сигарету в руках. И это казалось до боли привычным. Ее маленький личный наркотик, что помогал забыться, когда она думала, что тот день станет последним.
— Возьми, — негромкий голос вырвал ее из воспоминаний. Малфой протягивал ей свои перчатки. Он взглядом указал на ее руки. — Ты дрожишь.
Признаться, дрожала она целиком и полностью и совершенно не знала, являлся ли холод причиной этого. На секунду нечаянно коснувшись пальцев Малфоя, Грейнджер взяла перчатки и, зажав сигарету в зубах, суетливо надела их. Ткань все еще хранила тепло его рук. Перчатки были сильно велики, и Гермионе приходилось придерживать их, чтобы они не слетели.
— Давно ты куришь? — спросила она, устав от повисшей тишины. Улыбка на лице Малфоя померкла.
— С шестнадцати, — его голос стал серьезным, а взгляд задумчиво изучал силуэты домов, припорошенных снегом. — Те годы выдались непростыми. Думаю, ты понимаешь, о чем я. А сигареты помогали совсем не сойти с ума. Паршивое это было время.
— Извини, я…
— Не стоит, — Малфой улыбнулся, но в этой улыбке было слишком много грусти, вины и чего-то еще, что Гермиона не смогла прочитать. — Ты не должна перед мной ни за что извиняться.
— И все же я не хотела поднимать эту тему и…
— Тогда не продолжай, — непреклонный тон. Резкие нотки. А после вновь то самое чувство, которое Грейнджер не смогла уловить в прошлой фразе, — вина в тихом «пожалуйста», что почти сразу растворилось в шумном порыве ветра, закрутившем мягкий снег в небольшой ураган.