Пират как раз допел очередную не совсем приличную, но достаточно весёлую морскую песню, когда его глаза обрадовано расширились. На горизонте появилась чёрная точка. Но оказалась она столь далеко, что видавшая виды подзорная труба так и не приоткрыла саван тайны. «Говорил же!» — довольно бросил Джек за спину. Теперь путь не казался столь мучительным. Хоть сапоги всё так же гулко стучали о выжженную поверхность, по спине ручьями катился пот, бутылка рома в кармане набивала шишку, а в уставших от яркого света глазах плясали цветные мушки, цель пиратского перехода всё быстрее увеличивалась в размерах.
Наконец Джек приблизился достаточно, чтобы точка приобрела более или менее ясный силуэт.
— Корабль! Смотрите, это корабль! — радостно воскликнул пират, а затем тряхнул головой, вспомнив, что кругом никого. Карие глаза прищурились, внимательно вглядываясь вдаль. — Я бы даже сказал, — негромко добавил он, — весьма неплохой корабль. — Кэп откупорил бутылку. Ром привычно обжёг гортань, никак не ослабив уже невыносимую жажду. — Не может быть! — вдруг вскричал Воробей, бросая пустую бутылку наземь. — Нет-нет-нет! Нет!
Но как бы ни хотел Джек ошибаться, реальность не оставляла сомнений. На горизонте его ждала «Чёрная Жемчужина». Уставший, разочарованный и злой капитан сразу же уединился в каюте. Жемчужина встретила его мягким заботливым взглядом и даже не попыталась что-то сказать.
Сменялись ли дни ночами, наступали ли новые — солнце неизменно висело в одной точке. Джек Воробей раз за разом оставлял «Чёрную Жемчужину» за спиной, выбирая всё новые направления, и каждый раз возвращался к ней вновь. Мистерия больше не пыталась отговорить своего капитана, лишь обречённо вздыхала, снова провожая в путь.
— Зачем тебе это? — наконец спросила она перед очередными тщетными поисками.
— То есть — зачем? — возмутился капитан, стоя к ней спиной и запихивая в мешок какой-то древний прибор. — Чтобы выбраться!
— Ты не веришь в это. — Взгляд карих глаз померк. — Тогда зачем?
Пират продолжил увлечённо паковать вещи, затем, с остервенелостью затянув верёвки, резко обернулся.
— Мы же не единственные, кто оказывался здесь, верно? Иначе откуда бы люди столько узнали про здешние места. Значит, где-то обязательно должен быть кто-то, у кого есть что-то, что поможет как-то убраться из этого где-то! — Для пущей убедительности Воробей сопроводил слова красочными жестами.
— Это Долина Возмездия, Джек! — с чувством проговорила Жемчужина, простирая руки. — Нам не выбраться.
— Почему? — возмутился пират. — Потому что так сказали? — Его глаза сверкнули гневным огнём. — Мне обещали самые страшные муки ада! — насмешливо воскликнул Джек. — А в итоге — блуждание кругами по бескрайней пустыне! Что само по себе и не так уж странно.
Жемчужина заботливо положила ладони капитану на руку.
— Ты не понимаешь? Всё вокруг — это ты. То, что внутри тебя. Твои самые жуткие кошмары станут явью, и одиночество — вскоре перестанет быть худшим из них.
— Одиночество? Но ты же со мной.
— Боюсь, ненадолго. — Джек впился в Жемчужину серьёзным взглядом, требовавшим пояснений. Её руки едва ощутимо дрогнули. — Не проси объяснить, — сокрушённо прошептала она, — я всё равно не смогу. — Хранительница подняла взгляд. Кэп пытался что-то разглядеть в её глазах, но их тьма была непроницаема, лишь холодно поблёскивали крупицы солнечных бликов.
Такие слова не могли не насторожить. Впредь капитан не предпринимал попыток пересечь пустыню. Большую часть бесконечного дня он проводил в каюте. В центре опустошённого стола стояли песочные часы — то, что не давало сойти с ума от отсутствия времени. Наблюдая, как песчинки одна за одной ссыпаются вниз, Джек вновь и вновь прокручивал в голове сказанные духом слова. Она никогда и ничего не говорила просто так. Но как бы пират ни старался выведать тайну этих слов, Жемчужина лишь вздыхала и уходила от ответа. Она бы и сама хотела знать, отчего так бездушно-уверенно судит о мучительных для них обоих вещах.
Многие часы они проводили вместе, беседуя о совершенно сторонних вещах мира, оставшегося по ту сторону: о запахе моря и шуме волн, о лёгком утреннем бризе и свисте пассата, запутавшегося в парусах фрегата, о громком хохоте моряков и криках чаек… Иногда Жемчужина усаживалась в кресле напротив. Её заворожённый взгляд приковывался к тающей горке песка в стеклянной колбе. Она напевала старинные песни, неотрывно глядя на часы и отстраняясь от всего. Их диковинные слова и мелодия околдовывали с первых нот. На душе у Джека становилось легче или же просто мысли заглушались. Раскалённый солнцем бездушный мир, окружавший со всех сторон, растворялся в нежном голосе. Тревожный ледяной ком, что давил на грудь, казалось, немного оттаивал от прикосновения волшебных слов. В такие моменты время — и без того едва осязаемое — переставало ощущаться, а значит, и пытка не была столь невыносимой. Порой, Джек Воробей озирался по сторонам, не в силах отделаться от предчувствия, что вот-вот каюту, погруженную в пастельно-рыжие цвета, заполонят духи из самых древних мифов. Но с каждым днём слова становились всё более скупыми. Воспоминания таяли, окунались в вечную тьму, словно кто-то магической рукой стирал их со страниц книги жизни. Капитанская каюта неминуемо погружалась в молчание.
Жемчужина сидела на потрескавшихся досках трапа в глубине трюма. Казалось, в этом полумраке под бимсами все ещё крылись тени ушедшего мира. От пиллерсов пахло запёкшейся солью, а от мачтовых шпор, вонзавшихся в дно, исходил едва заметный скрип. Дух знала, что это безрадостные признаки того, как выброшенный на берег корабль пропекается в адских лучах неверного солнца. Но, закрыв глаза, она представляла иное: бушующее за бортом море, скрипящий, постанывающий от натуги рангоут и мерное покачивание на волнах; с верхней палубы долетали отзвуки моряцких голосов и высокие трели боцманской дудки. Жемчужина медленно приоткрыла глаза, с грустью возвращаясь в сумрачный трюм. Нет, она никогда не боялась тьмы, тем более её собственной тьмы. Каждый уголок, каждый закуток, каждый дюйм корабля был ей знаком. Она могла чувствовать, как покачиваются на ветру высоченные мачты, как посвистывают натянутые словно струны штаги и бакштаги, как поскрипывают, проворачиваясь на стеньгах, бейфуты, когда матросы брасопят реи, или как волны впиваются в несущийся вперёд форштевень… Раньше могла.
Ей было горько смотреть, как неотъемлемую часть её существа обрекли на вечные оковы, но ещё больнее становилось от осознания, что это её вина. Ведь единственное предназначение — хранить корабль. И она поступилась этим. Не раз дева спрашивала себя — во имя чего? Ради того, чтобы разделить бесконечные муки с Джеком, со своим капитаном? Или, может, потому, что ей было в тот момент невыносимо страшно, страшно остаться одной? Но был ли у неё выбор? Чудовище Дэйви Джонса оказалось сильнее и свирепее Жемчужины, она бы не смогла отстоять корабль. А с гибелью корабля его душа бесследно исчезала. Одно другого не лучше. Чем раствориться в морской пене, не вернее ли оказаться рядом с тем, кто в тебе нуждается?
Жемчужина потеряла счёт дням, что они томились в Тайнике. Да и это ни к чему. Она всегда была спокойна. Обречённо спокойна. Словно каждой клеточкой себя приняла этот жуткий приговор. Надежда — опасная вещь, что сгубила множество душ. Она запретила себе надеяться на светлое избавление и пыталась уберечь от этого притворно-сладкого капкана и Джека Воробья. Похоже, он считал это отчаянием. Человеческие чувства были деве абсолютно чужды и неведомы и вызывали до поры до времени лишь снисходительный интерес. Но здесь, в Тайнике, Жемчужине казалось, что-то меняется. Она не могла это понять, объяснить или увидеть, поэтому лишь опасливо поглядывала по сторонам, будто на корабле крылось что-то чужое.