Она безвольно обвилась вокруг него, её пальцы вцепились в грубую ткань его одежды на шее, не чтобы оттолкнуть, а чтобы удержать. Удержать это внезапное, прочное ощущение реальности в мире, которое расползалось по ней.
Он отнёс её к кровати, уложил на шёлковые подушки, пытаясь поправить сбившееся платье, прикрыть её от ночной прохлады. Но когда он попытался отстраниться, её руки не отпустили его. Она притянула его к себе, прижавшись мокрым от слёз лицом к его шее.
— Не… уходи… — её голос был хриплым шёпотом, полным такой бездонной, детской мольбы, что у него перехватило дыхание. — Так страшно…
Он замер, позволив ей держать себя. Его собственная броня, столько лет защищавшая его, треснула вдребезги.
— Я здесь, — его голос прозвучал непривычно низко и глухо, почти ласково. — Я никуда не уйду.
Она приподнялась на локте, её слёзные, затуманенные глаза искали его взгляд в полумраке. И тогда она коснулась его губ своими.
Это был не поцелуй страсти. Это было что-то хрупкое, дрожащее, невероятно нежное. Просьба. Подтверждение. Попытка убедиться, что он настоящий, что это не сон, не ещё один жестокий трюк её разума.
Её губы были солёными от слёз и горькими от вина, но для него это был вкус чистейшей, самой желанной правды. Он ответил ей с той же осторожной нежностью, боясь испугать, разбить этот хрустальный миг.
— Ты… настоящий? — прошептала она, отрываясь на секунду, её дыхание смешалось с его.
— Да, — он провёл рукой по её растрёпанным волосам, сметая с её лица прядь. — Я здесь. Тебе нужно поспать.
Она снова прильнула к нему, уткнувшись лицом в его плечо, как будто ища защиты от всех призраков, что преследовали её. Её дыхание постепенно стало ровнее, глубже. Напряжение покинуло её тело, она обмякла в его руках, окончательно обессиленная бурей эмоций.
Он так и остался сидеть на краю кровати, не двигаясь, пока она не погрузилась в глубокий, тяжёлый сон. Только тогда он позволил себе коснуться губами её виска в безмолвной клятве, которую никто, кроме него и ночи, не услышал.
И сидел так до самого рассвета, становясь её тихим стражем, её живым щитом от всех кошмаров, что ждали её за порогом сна.
Глава 49
Утро ворвалось в покои не ласковым лучом солнца, а тупым ударом обуха по вискам. Сначала сознание Тан Лань медленно всплывало из глубин тяжёлого, безсоновного забытья, цепляясь за обрывки кошмаров. А потом мир обрушился на неё всей своей оглушительной, отвратительной реальностью.
Голова. Боже, её голова. Она раскалывалась на тысячи осколков, каждый из которых пульсировал собственной, невыносимой болью. За глазами давила тяжёлая, мутная волна тошноты. Сухость во рту была такой, словно она неделю жевала пыль. Каждый звук отзывался в черепе пронзительным, металлическим звоном.
И именно в этот момент дверь со скрипом отворилась.
Последовала секунда ошеломлённой тишины. А потом…
«ААААААХХХ!!!»
Визг Сяо Вэй был не просто громким. Он был физическим оружием. Пронзительный, ледяной, полный чистого, неподдельного ужаса, он вонзился в похмельный мозг Тан Лань, как раскалённая спица. Она ахнула, инстинктивно вжавшись в подушки и схватившись за голову руками, пытаясь защититься от этого акустического насилия.
— Госпожа! Святые предки! Что произошло⁈ На вас напали⁈ — голос Сяо Вэй сорвался на истошный, визгливый вопль. Её шаги застучали по паркету, она металась по комнате, словно перепуганная птица, натыкаясь на последствия вчерашнего погрома. — Вы ранены? Отвечайте!
Каждое её восклицание, каждый шум — звон опрокинутой посуды, её причитания, — были для Тан Лань пыткой. Мир сузился до размеров её раскалывающейся головы, и в этом аду Сяо Вэй была демоном, выбивающим молотом последние остатки разума.
— Прекрати… — прохрипела Тан Лань, её собственный голос показался ей чужим и скрипучим. — Ради всего святого… замолчи…
Но Сяо Вэй была не в состоянии остановиться. Истерика нарастала, как снежный ком.
— Кто это сделал⁈ Я сейчас позову стражу! Позову господина Лу Синя!
Услышав это имя, в памяти Тан Лань мелькнул смутный, обрывочный образ. Тень у кровати. Твёрдые, но осторожные руки. Тихий голос… Нежность… Поцелуй…
Но физическое страдание было слишком велико, чтобы позволить ухватиться за этот призрачный лучик утешения. Он лишь усилил общий диссонанс. Реальность в лице визжащей служанки и похмелье были куда настойчивее.