— Как пожелаете, ваше высочество, — наконец произнёс он, и его голос снова стал гладким и непроницаемым, как поверхность озера. Но в его глазах что-то изменилось. Любопытство сменилось настороженностью. Эта брачная сделка внезапно оказалась куда сложнее, чем он предполагал.
Генерал Цзян Вэй, движимый лучшими побуждениями (и, вероятно, советами какого-нибудь придворного специалиста по этикету), представил Тан Лань старого, важного вида музыканта с цинем в руках.
— Ваше высочество, — произнёс генерал с лёгким, почти галантным поклоном, что смотрелось на нём странно и неестественно, как кольчуга на балерине. — Позвольте разделить с вами мгновение умиротворения и насладиться изящными звуками циня. Это усмиряет дух и проясняет разум.
«Умиротворение? — в голове Тан Лань, всё ещё пульсирующей похмельной болью, пронеслась яростная мысль. — Мой дух сейчас похож на разъярённого медведя, которого пнули по больному зубу. Какое, нафиг, умиротворение?»
Музыкант уселся с невозмутимым видом, водрузил инструмент на колени и провёл по струнам длинным ногтем.
ПЛИНЬ-ПЛЯНЬ-ДЗЫЫЫНЬ…
Звук, высокий, вибрирующий и невероятно громкий в гробовой тишине зала для гостей вонзился Тан Лань прямо в висок. Она вздрогнула всем телом, словно её ударили током.
Музыкант, закрыв глаза с выражением высшего просветления, погрузился в исполнение какой-то невероятно заунывной и монотонной мелодии. Каждая нота была похожа на жужжание особенно настырного комара, который решил, что сегодня — день, когда он умрёт, но умрёт с музыкой. ДЗЫНЬ… ПЛИНЬ… ЛЯ-Я-Я-Я…
«О, боги, — молилась про себя Тан Лань, сжимая подлокотники кресла так, что трещала резьба. — Он сейчас заведёт свою шарманку про тоску одинокой жабы в пруду. Или про печаль опавшего листа. Или, что ещё хуже, про благородство и добродетель. Убейте меня. Прямо сейчас».
Она сидела на стуле, но её тело находилось в постоянном, едва сдерживаемом движении. Она ёрзала, меняла позу, поджимала ноги, снова их выпрямляла. Её пальцы барабанили по дереву, её глаза метались по комнате в поисках спасения. Это было похоже не на прослушивание музыки, а на проведение обряда экзорцизма, где злым духом была она сама, а цинь и генерал — неумелые экзорцисты.
«Так, окей, — её мысли неслись в такт этой адской какофонии. — Варианты побега. Вариант первый: притвориться, что мне дурно. Упасть в обморок. Риск: генерал попытается её поймать. Неееет. Вариант второй: закашлять так, чтобы перекрыть этот ужас. Сымитить приступ чахотки. Риск: его это только вдохновит на ещё большую «заботу». Вариант третий: просто встать и уйти. Сказать: «Извините, у меня запланировано самоуничижение в саду». Звучит… правдоподобно?»
Взгляд её упал на генерала. Тот сидел с каменным лицом, кивал в такт музыке, и на его обычно суровом лице читалось искреннее, неподдельное наслаждение.
«Он серьёзно? — с ужасом подумала Тан Лань. — Ему это нравится? Боже, он ещё страшнее, чем я думала. У него в голове вместо мозга тоже что-то дзынькает?»
ДЗЫЫЫЫНЬ-ПЛИНЬ! — музыкант взял особенно пронзительный аккорд, и Тан Лань не выдержала. Она дёрнулась так сильно, что чуть не слетела со стула.
— Всё прекрасно! — выдохнула она, вскакивая на ноги. Её голос прозвучал неестественно громко и пронзительно. — Благодарю вас, генерал, за эту… эту… возвышенную кульминацию звука! Мне внезапно необходимо… проветриться! Немедленно!
И не дожидаясь ответа, она, как ошпаренная, ринулась прочь из зала, оставив генерала и музыканта в полном недоумении под аккомпанемент незаконченной, печальной мелодии об одинокой жабе.
Вечерний сад, обычно место умиротворения, сейчас был ареной для тихой, но яростной битвы. Воздух между Тан Лань и генералом наэлектризованным, густым от невысказанных угроз. Его взбесило поведение женщины и в сад он уже вышел переполненный яростью.
— Вы должны понимать, ваше высочество, — голос Цзян Вэя звучал низко и мерно, как погребальный колокол, — что я проявил величайшую милость и снисхождение, согласившись взять в жены… женщину с такой репутацией. Безумную, — он произнёс это слово с ледяной чёткостью, — женщину, которую выставляют на посмешище при дворе.
Тан Лань, чьи нервы и так были обнажены до предела, ощутила, как по спине пробежала волна жгучего гнева.
— О, мои извинения, генерал, — её голос дрожал от ярости, но она пыталась влить в него свою привычную язвительность. — Видимо, в списке моих достоинств «безумие» значится выше, чем «умение терпеть занудные лекции и музыку, от которой хочется лезть на стену». Надо будет уточнить у составителей.