Тан Лань с мягкой, тёплой улыбкой смотрела им вслед, наблюдая, как их фигуры растворяются в праздничной толпе. В её сердце, отягощённом тяжкими думами, на мгновение воцарились лёгкость и тихая радость за чужое, такое простое и такое настоящее счастье.
Они зашагали дальше, оставив позади шумную толпу. Их шаги по мостовой отбивали тихий, почти ритмичный аккомпанемент к внезапно наступившей тишине. Разговор тек легко, как ручеёк после дождя. Она расспрашивала его о мелочах — о традициях фестиваля, о том, бывал ли он здесь мальчишкой, о значении узоров на фонарях. Он отвечал сдержанно, лаконично, но без прежней ледяной отстранённости. Воздух между ними, казалось, согрелся и наполнился странным, почти осязаемым взаимопониманием, которое не требовало слов.
И тут его голос, низкий и спокойный, нарушил эту идиллию, разрезав её, как лезвие.
— Госпожа, — начал он, не глядя на неё, его взгляд был прикован к удаляющимся фигурам Сяо Вэй и Вана. — Зачем вы отправили этих двоих за покупками по списку, которого нет?
Вопрос повис в воздухе, прямой и лишённый всяких придворных уловок. Тан Лань вздохнула, и в её голосе вдруг прозвучала лёгкая, едва уловимая печаль, словно отзвук далёкого колокола.
— Праздник же, Лу Синь, — произнесла она тихо, почти шёпотом. Её взгляд блуждал по весёлым лицам прохожих. — Они нравятся друг другу. Пусть порадуются этому прекрасному вечеру. Хоть кто-то в этих каменных стенах должен быть по-настоящему счастлив, пусть и всего на несколько часов.
Она позволила себе на мгновение помечтать об этой простой радости — гулять рядом с тем, кто тебе дорог, не таясь, не боясь косых взглядов.
Но для себя самой Тан Лань понимала всю горечь этой иллюзии. Такая роскошь — позволить себе чувства к собственному стражу — была для неё недостижимой. Их разделяла не просто пропасть, а целая пропасть из трёх бездн… Положение. Репутация. Время.
И потому её собственное сердце, сжавшееся от сладкой боли при его близости, она заковала в лёд. Она могла подарить мимолётное счастье другим, но для себя самой такой роскоши не позволяла. Это была её жертва и её одиночество.
И тут её взгляд, скользящий по праздничным диковинкам, упал на прилавок, ломившийся от масок. Они висели плотными рядами — смеющиеся демоны, умиротворённые божества, хитрые лисицы и свирепые тигры. Тан Лань подошла ближе, заворожённая искусной работой. Она так увлеклась, разглядывая тонкую резьбу по дереву и яркие краски, что не заметила, как Лу Синь, стоявший чуть позади, протянул руку и взял одну из них — чёрную, лакированную, с резкими, угловатыми чертами, лишёнными всякой человечности. Глубокие прорези для глаз словно сочились тьмой, обещая за собой лишь пустоту.
Она обернулась, чтобы показать ему изящную маску-лисичку с лукавым прищуром, и замерла. Дыхание застряло в горле.
Он держал ту самую маску у своего лица.
Чёрный лак отливал синевой на солнце, бездушные, пустые глазницы уставились прямо на неё, скрывая всё, что было знакомо и привычно в его чертах. И в этот миг хрупкая скорлупа реальности треснула и рухнула. Пестрый фестиваль, сладкие запахи, смех толпы — всё это исчезло, поглотилось густым, кровоточащим мраком воспоминаний. Перед ней стоял не Лу Синь. Перед ней, холодный и безжалостный, высился призрак Владыки Демонов с пылающими алыми глазами — тот, что стёр с лица земли её клан, чьё самое лёгкое прикосновение несло мучительную смерть.
Её лицо побелело, как мел, губы задрожали. Воздух вырвался из лёгких коротким, судорожным всхлипом. Сердце забилось в грудной клетке с животной, слепой силой, требуя бежать, кричать, спасаться.
— Нет! — её крик прозвучал резко и пронзительно, как звук бьющегося стекла, заставив нескольких прохожих обернуться в замешательстве.
Перед её внутренним взором, словно кровавые вспышки, пронеслись картины: падающие замертво друзья, искажённые ужасом лица, алчный огонь, пожирающий родной дом. И Он. Всегда в этой маске. С холодными красными глазами, без единой эмоции. Неумолимый. Приближающийся к ней, чтобы добить. Чтобы забрать и её жизнь.
Слепой инстинкт выбросил её вперёд. Она рванулась, выхватила маску из его рук — её пальцы обожгло холодом лака — и с силой, полной отвращения и ужаса, швырнула её обратно на прилавок, будто это была раскалённая докрасна кочерга или ядовитая змея.
— Не надо эту! — её голос срывался, дрожал, в глазах стоял неподдельный, дикий ужас. — Выбери другую! Любую, только не эту!