— Демон! Девятиглавый змей! Сянлю! — неслось отовсюду, тону в общем хаосе.
Торговцы, забыв о своём товаре, с дикими глазами бросали лотки и кидались в ближайшие переулки. Дети, оторванные от родителей, рыдали, их голоса терялись в оглушительном рёве толпы. Женщины, спотыкаясь о длинные юбки, падали, и по ним, не останавливаясь, бежали другие, обезумевшие от страха.
Воздух, ещё недавно сладкий от пряностей и персиков, наполнился пылью, гарью от опрокинутых жаровен и кислым запахом человеческого пота и ужаса. Алые фонарики, символ праздника, теперь, раскачиваясь под напором бегущей толпы, отбрасывали на стены сумасшедшие, пляшущие тени, превращая улицу в подобие дантова круга.
Была лишь одна цель — бежать. Бежать прочь от этого места, от этого чудовища, от этого кошмара, внезапно свалившегося на голову. И в этом всепоглощающем страхе никто уже не видел тёмной фигуры с алыми глазами, вступившей в бой со змеем. Им было не до того. Они спасали свои жизни.
Гигантское, чешуйчатое тело, цвета гниющей бронзы и запёкшейся крови, извивалось, с грохотом сноя лотки и опрокидывая палатки. Над этим чудовищным туловищем, на змеиных шеях, колыхались девять голов. Их пасти разевались, обнажая ряды кинжалообразных клыков, с которых капала ядовитая слизь, шипящая на камнях мостовой. Восемнадцать глаз — узких, вертикальных зрачков, горящих ярко-жёлтым, ядовитым светом — уставились в одну точку. На Тан Лань.
Это был Сянлю*. Девятиглавый змей, пожиратель душ, тень из самых тёмных легенд. Его шипение слилось воедино, превратившись в леденящий душу, многоголосый хор, полный ненависти и голода. Он не просто напал. Он пришёл. Пришёл именно за ней.
Одна из голов, самая крупная, рванулась вперёд с молниеносной скоростью, её пасть, пахнущая смертью и разложением, распахнулась, чтобы сомкнуться вокруг её хрупкой фигуры. Воздух взревел.
Время замерло. Гигантская пасть, усеянная кинжалами-клыками и источающая смрад смерти, уже смыкалась вокруг Тан Лань. Казалось, спасения нет.
Лу Синь рванулся вперёд не как человек, а как сгусток чистой, яростной воли. Он встал между ней и чудовищем, подставив под удар собственное тело. Острая, как бритва, челюсть змея с грохотом сомкнулась на его плече, прошивая плоть и кость. Но он даже не дрогнул. Его рука, словно тиски, впилась в челюсть твари, не давая ей двинуться дальше, к беззащитной Тан Лань. Кровь тёмной струйкой потекла по его униформе.
— Нет… — прошептала Тан Лань, застыв в ужасе.
И тогда с Лу Синем начало твориться нечто невозможное.
Из раны на его плече, вместо крови, повалил густой, чёрный дым, пахнущий пеплом и озоном. По его коже поползли трещины, из которых прорывался адский багровый свет. Воздух вокруг него заколебался, зазвенел, наполнился свистом рассекаемой энергии.
— Отойди! — его голос прозвучал уже иначе — низко, гулко, словно набат, разносящийся по пустоши.
Он выпрямился во весь рост, и его человеческая оболочка начала рушиться. Одежда и плоть испарялись, как утренний туман, обнажая истинную сущность. Тело его окуталось клубящейся тьмой, сквозь которую проступали очертания могучего демонического облика. Из дымки, словно тлеющие угли, проступили черты лица — острее, жесточе, прекраснее и ужаснее прежнего. А глаза… его глаза вспыхнули двумя кровавыми алыми звёздами, полными древней, нечеловеческой ярости.
Он преобразился.
Сянлю на мгновение отступил, почуяв силу, равную себе. Но ярость взяли верх. Все девять голов с оглушительным рёвом устремились на него.
И начался танец смерти.
Лу Синь — нет, уже Цан Синь в своей истинной форме — оттолкнулся от земли с такой силой, что брусчатка под ним треснула. Он не бежал — он парил, перемещаясь в воздухе со скоростью мысли, оставляя за собой шлейф из пепла и багровых искр. Его клинок, который мгновение назад был обычной сталью, теперь пылал алым пламенем, оставляя в воздухе светящиеся шрамы.
Он метнулся навстречу змеиным головам. Его движения были стремительны и изящны, как полёт ястреба. Уворот от ядовитого плевка одной головы, молниеносный прыжок на спину другой, сокрушительный удар пламенным клинком по третьей — всё слилось в единый, смертоносный балет.
Каждый удар Сянлю он принимал на себя, прикрывая собой Тан Лань. Когти змея рвали его дымную плоть, яд шипел на его коже, но раны мгновенно затягивались пеплом и тьмой. Он не отступал ни на шаг. Он был незыблемой скалой, стеной между ней и ужасом.