В кульминации битвы самая большая голова змея с рёвом ринулась вниз, чтобы раздавить его. Цан Синь не стал уворачиваться. Он встретил её в прыжке, вонзив пламенный клинок прямо в нёбо чудовища, и с оглушительным рёвом пронзил его насквозь. Чёрная кровь хлынула водопадом, но он, не смыкая своих пылающих глаз с Тан Лань, стоял под этим ливнем, непоколебимый и страшный в своей демонической мощи.
Сянлю отполз с оглушительным шипением, его тело исчезая в тени, из которой и появились.
Тишина, наступившая после, была оглушительной. Цан Синь медленно опустился на землю. Дымка вокруг него медленно рассеивалась, багровый свет в глазах угасал, обнажая знакомые черты Лу Синя. Но на его лице застыла маска нечеловеческой усталости и боли. Он повернулся к Тан Лань, и в его взгляде читалось нечто большее, чем просто долг стража.
Мир для Тан Лань сузился до двух точек: отступающего в тенях гигантского змея и фигуры, что стояла перед ней. Дымка рассеивалась, пепел оседал, обнажая знакомые черты Лу Синя. Но это уже был не он. Это был кошмар, оживший в плоти и крови.
Её разум, онемевший от ужаса, начал просыпаться, и каждая мысль впивалась в него, как отравленная игла. Его глаза. Алые, пылающие, полные древней ярости. Его движения. Стремительные, нечеловеческие, изящные в своей смертоносности. Она видела это раньше. В своих самых страшных воспоминаниях. В кошмарах, которые преследовали её каждую ночь.
И тогда память нанесла свой главный удар. Маска. Чёрная, лакированная маска с бездушными прорезями. Тот самый ужас, что охватил её на рынке. Это был не просто страх перед безликим злом. Это было узнавание. Её душа, её инстинкты кричали ей об этом ещё тогда, но её разум отказывался верить.
Нет. Нет. Нет. Этот внутренний вопль заглушал всё. Она не хотела верить. Не могла. Лу Синь… её молчаливый страж, её тихая гавань, человек, чью боль она только что ощутила… Он не мог быть…
Но он был. Повелитель Демонов. Тот, чьё имя её клан шептал с ненавистью и страхом. Тот, чьё прикосновение несло смерть. Тот, кто уничтожил всё, что она любила в своей прошлой жизни.
Голова её буквально взрывалась от этого осознания. Противоречивые чувства — страх, ненависть, ярость за убитых друзей и… что-то ещё, тёплое и предательское, что она лелеяла в глубине души, — схлестнулись в ней в яростной схватке, разрывая её изнутри. Сердце не просто болело — оно ощущалось как расколотое надвое, и каждая половина истекала кровью от своей собственной, особенной боли.
И вот он сделал шаг. Его человеческая оболочка была едва жива — одежда в клочьях, на руках и спине зияли глубокие, страшные раны, из которых сочилась тёмная кровь. Он шатался, держась на ногах лишь силой невероятной воли. Его рука, та самая, что только что сжимала пылающий клинок, дрожа, протянулась к ней. Не чтобы схватить. Чтобы успокоить. В его потухших, снова ставших тёмными глазах читалась не ярость, а… мука. Предвосхищение того удара, который он сейчас получит.
— Не подходи ко мне!
Её крик вырвался хриплым, разорванным звуком, полным такого неприкрытого ужаса и отвращения, что, казалось, сам воздух вокруг них содрогнулся. Её всю трясло — мелкая, неконтролируемая дрожь предателя, выдавшего все тайны её души.
Лу Синь… нет, Цан Синь замер. Его протянутая рука медленно, с невыразимой тяжестью опустилась вдоль тела. Он не стал ничего отрицать. Не стал оправдываться. Он просто опустил глаза, и в этой покорности была страшная, всепоглощающая горечь. Как я и предполагал, — словно говорила его сгорбленная поза, его потухший взгляд. Этот миг настал. Она увидела монстра. И возненавидела его.
Тишина между ними была страшнее рёва девятиглавого змея. Она была полна крушением мира, доверия и той хрупкой, едва зародившейся надежды, что они оба по очереди пытались в себе задавить. И теперь она лежала в руинах, и двое людей стояли по разные стороны этой пропасти, раненые, одинокие и понимающие, что обратного пути нет.
Примечание
Сянлю (相柳) — ядовитое девятиглавая гидра из китайской мифологии. Вызывал наводнения, поедал людей и скот.
Глава 60
Картина, открывшаяся взгляду, была похожа на поле битвы после нашествия варваров. Великий Праздник Весны, ещё недавно сиявший огнями и радостью, лежал в руинах. Воздух, сладкий от пряностей и персиков, теперь был густым и едким от пыли, гари от опрокинутых жаровен и сладковатого, тошнотворного запаха страха.