Внутри него бушевала своя, тихая и всепоглощающая буря. Он достиг всего, к чему стремился. Месть свершилась. Справедливость, пусть и кровавая, восторжествовала. Клан Тан был повержен в прах. Он должен был испытывать триумф, пьянящее ликование, сладкое упоение властью.
Но вместо этого — лишь ледяная, зияющая пустота. И всепоглощающая, животная тревога, что сжимала его внутренности в тиски.
Его дух, его «шэнь», не был здесь, не в этом зале, полном кричащих чужаков. Он был там — в сыром, пропахшем плесенью и отчаянием подземелье, где сейчас находилась она. Тан Лань.
Что она думает? — этот вопрос, отточенный и тяжелый, как булава, бил в его виски снова и снова. — Она видела меня. Видела демона, что во мне живёт. Видела кровь, что я пролил. Ненавидит ли она меня сейчас? Боится?
Перед его внутренним взором встал её взгляд — последний взгляд, прежде чем стражи увели её прочь. В нём не было того ужаса, на который он привык рассчитывать, глядя в глаза врагам. Не было и яростной ненависти. Был лишь шок. Глубокий, до самого дна души. И — что было хуже всего — бездонное, леденящее разочарование. И это ранило его больнее, чем любой клинок, любое ядовитое проклятие. Это разочарование было хуже ненависти, ибо оно ставило под сомнение не его силу, а саму его суть.
И самый страшный вопрос, который грыз его изнутри, как ядовитый червь: Что мне с ней делать?
Он дал клятву. Скрипел зубами в голодные ночи, клялся звёздам и теням погибших. Самому себе. Своей мёртвой матери, чей образ был выжжен в его памяти. Своей сестре, Лу Яо, чья невинная улыбка стала вечным упрёком. Соим кровным родственикам из династии Цан. Убить всех Тан. Стереть этот проклятый род с лица земли. Не оставить ни корня, ни ростка.
Эта клятва была смыслом его существования, топливом, что горело в его ци, заставляя его подниматься после каждого падения. Она была его опорой и его проклятием. И теперь, когда он мог её исполнить до конца, она обернулась против него самого.
Убить Тан Лань? Отдать приказ, и её свет, который по нелепой случайности стал единственным лучом в его кромешной тьме, будет навсегда потушен? Мысль об этом вызывала не праведный гнев, а приступ такой тоски, что его горло сжимал спазм.
Но пощадить её? Значит, предать свою клятву. Предать память матери. Объявить всем, что его месть была не принципом, а лишь прихотью, которая отступила перед красивым лицом. Это сделало бы его слабым в глазах союзников и демонов. Это обесценило бы все его жертвы, всю пролитую кровь.
Он сидел на троне, обладая всей полнотой власти над империей, но чувствовал себя абсолютно бессильным перед выбором, который разрывал его душу на части. Победа оказалась не концом пути, а началом новой, ещё более мучительной битвы. И на этот раз врагом был он сам.
Каждая молекула его существа была полем битвы. Внешний мир — гул голосов, тяжесть короны, холодное сияние нефрита — отступил, стал размытым фоном. Реальностью была лишь война, бушующая в его душе.
Она была Тан. Не просто представительницей клана, не одной из многих. Прямой наследницей крови узурпаторов. И не просто наследницей. Она была… Ею. Той самой. Той, чья карета, запряженная породистыми скакунами, раздавала его мать, как случайную ветку на дороге. Он видел это собственными, глазами — высокомерное, прекрасное лицо принцессы, мелькнувшее в окне, ее равнодушный взгляд на окровавленное тело, ее спокойный приказ «убрать эту старуху с дороги». Этот момент выжег в его памяти навсегда.
Должен убить. — прозвучал в его сознании ледяной, отточенный как клинок, голос долга. Голос мальчика, выжившего в руинах. Голос его матери, взывающий о мести. — Она должна заплатить. Последней. Иначе вся моя месть, вся пролитая кровь, все годы страданий — ничего не значат. Становятся фарсом.
Этот голос был ясен, прост и неумолим, как закон тяготения. Он был фундаментом, на котором он построил всю свою жизнь.
Но из самых глубин его существа, из той части, что он считал давно умершей, поднимался другой крик. Тихий сначала, но настойчивый, как сердцебиение. Он становился громче, превращался в вопль отчаяния. Он кричал о другом образе. Не о высокомерной принцессе, а о женщине с умными, печальными глазами. О ее улыбке, редкой и такой ценной, что затмевала солнце. О ее смехе, звонком и неожиданном. О ее слезах, которые она проливала не за себя, а за несправедливость. Он кричал о том, как она, рискуя всем, встала на защиту служанки. О том, как она, запертая в золотой клетке традиций, была такой же жертвой этой жестокой игры тронов, как и он.