Она не помнит! — отчаянно пытался он найти лазейку, оправдание перед самим собой. — Та женщина умерла после падения в озеро. Это другая.
Но это была слабая, хлипкая трость. Она ломалась под тяжестью факта. Рука, что сжимала тогда поводья, была ее рукой. Кровь, что текла в ее жилах, была кровью Танов. Прошлое не стиралось болезнью. Оно было вписано в скрижали судьбы, и долг требовал расплаты.
Он сжал веки так сильно, что перед глазами поплыли кровавые круги. Он пытался заглушить этот внутренний ад, сосредоточиться на том, что происходило перед ним. Старейшины кланов, министры, генералы — все они решали судьбу империи, их слова могли сдвигать армии и менять законы. А он, новый император, обладающий абсолютной властью над жизнью и смертью каждого в этом зале, не мог выкинуть из головы образ одной-единственной женщины, сидящей в сырой темнице.
Гул в зале постепенно стихал, уступая место тягостному ожиданию. Споры иссякли; даже самые яростные оппоненты, осознав неоспоримую легитимность, дарованную Цан Синю волей Линь Мэй, замолкли. Теперь настал момент, когда верность должна была быть подтверждена не словами, а конкретными действиями. И самый болезненный вопрос витал в воздухе: судьба оставшихся в живых представителей клана Тан.
Именно в этой звенящей тишине один из старейшин Линьюэ, мужчина лет шестидесяти с седыми висками и мудрым, усталым взглядом, сделал шаг вперед. Его звали Линь Шоу. Он склонился в глубоком, почтительном поклоне, но его поза сохраняла достоинство.
— Ваше Величество, — его голос, глуховатый от лет, тем не менее, четко прозвучал под сводами зала. — Род Линьюэ признает в тебе законного Сына Неба и клянется в верности. Но прежде чем будет вынесен приговор пленникам, у этого старого слуги есть одна… униженная просьба.
Цан Синь, до этого погруженный в свой внутренний ад, медленно поднял взгляд. Его глаза, похожие на два куска черного льда, уставились на старика.
— Говори, — его собственный голос прозвучал хрипло и отчужденно.
Линь Шоу поднялся, но взгляд его был устремлен в пол.
— Мы просим… нет, мы умоляем о пощаде для одной из пленниц. Для Тан Лань.
В зале замерли. Цан Синь не шелохнулся, но его пальцы, сжимавшие подлокотники трона, побелели.
— Тан Лань — прямую наследницу узурпаторов. Ты просишь пощады для змеиного отродья? — в голосе Цан Синя зазвенела опасная сталь.
— Она — дочь Линь Мэй! — старик поднял голову, и в его глазах вспыхнул огонь. — Той самой Линь Мэй, что спасла вас, новорожденного младенца, ценой невероятного риска! Та, чья добродетель и честь для нашего клана священны! Кровь Линь Мэй течет в жилах Тан Лань! Умоляем вас, Ваше Величество! Сохраните ей жизнь в память о ее матери! В память о той, что даровала жизнь вам! Пусть это будет актом милосердия нового правления и знаком уважения к нашей покойной предводительнице!
Слова старика ударили в Цан Синя с невероятной силой. Это была не просто просьба. Это была соломинка, брошенная ему в бушующее море его внутренней борьбы. Спасение, облеченное в форму политической уступки.
Род Линьюэ просит не убивать ее.
Мысль пронеслась в его сознании, ясная и ослепительная. Если он согласится, это не будет выглядеть как его личная слабость. Это будет акт милосердия нового императора, проявленный по просьбе могущественного союзного клана. Он укрепит его союз с Линьюэ, покажет его не просто как мстителя, но как правителя, способного на великодушие.
И самое главное, самое глубокое, личное, о чем он не смел даже подумать прямо: ему не придется отдавать приказ о ее казни. Ему не придется видеть, как гаснет свет в ее глазах. Ему не придется жить с этим.
Это был выход. Нечестный, лицемерный, но выход. Он позволял ему спасти ее, не предавая при этом свою клятву полностью. Он мог исполнить месть на других, а ее… пощадить. Ради Линь Мэй. Ради политической целесообразности. Ради себя.
Он медленно выдохнул, и казалось, что какая-то невидимая стена напряжения внутри него немного ослабла.
— Твои слова полны мудрости, старейшина Линь Шоу, — произнес Цан Синь, и его голос впервые за весь день обрел нечто, отдаленно напоминающее спокойствие. — Долг и милосердие должны идти рука об руку. Воля Линь Мэй, этой великой женщины, не должна быть попрана. — Он сделал паузу, окидывая взглядом зал, давая понять, что его решение окончательно. — Я внемлю просьбе рода Линьюэ. Жизнь Тан Лань будет сохранена. Пусть это станет символом того, что новая эра будет не только эрой справедливого возмездия, но и эрой разумного милосердия.