Внезапно из-за поворота прямо на них, покачиваясь под тяжестью огромной бадьи с объедками, вывалился тощий поварёнок. Глаза у него были сонные, он что-то невнятно бормотал себе под нос, явно возвращаясь с ночной уборки. Столкновение казалось неминуемым.
Тан Лань, всё ещё шедшая впереди с подобранным платьем, резко отпрыгнула в сторону, прижавшись к стене. Сяофэн, следовавшая за ней по пятам, с разбегу уткнулась лицом в её спину, издав тихий, похожий на писк мыши, звук. Мэйлинь, не успев затормозить, налетела на Сяофэн, и все три принцессы на мгновение сбились в кучку, напоминая перепуганных птенцов.
Поварёнок, увлечённый своей ношей и сном, прошёл буквально в сантиметре от них, даже не повернув головы. Запах кислых щей и тухлой рыбы на миг перекрыл все другие ароматы.
— Фу, мерзость! — прошипела Мэйлинь, сморщив свой идеальный носик и с отвращением отряхивая рукав, хотя тот никто не трогал. — Я этот запах в своих покоях за версту чувствовала! Идиоты!
Сяофэн, отлепившись от спины Лань, смерила её взглядом, полным такого нескрываемого укора, что казалось, вот-вот брызнут молнии. Она снова сложила ладони в немой, но красноречивой мольбе, на этот раз означавшей: «Я же говорила! Она нас сгубит своим трепом!»
Тан Лань в ответ лишь провела пальцем по губам, её взгляд был красноречивее любых слов: «Ещё один звук, и я сама верну тебя в клетку».
Они переждали, пока шаги поварёнка не затихли вдали, и снова тронулись в путь. Но теперь Мэйлинь шла, зажав ладонью собственный рот, её глаза по-прежнему были полны возмущения, но уже беззвучного. Они крались дальше, минуя кладовые с провизией, и каждая тень, каждое шуршание заставляло их замирать, а сердца — бешено колотиться. Этот побег превращался в самое нелепое и напряжённое приключение в их жизни, где главными врагами были не стражники, а скользкий пол, собственные платья и непреодолимое желание одной из сестёр громко возмущаться.
Коридор, и без того напоминавший глотку какого-то каменного чудовища, внезапно сузился до состояния щели и вывел их в помещение, которое, казалось, забыл сам Время. Это была кладовая времён основателя династии, а может, и ещё более древняя. Воздух стоял густой, сладковатый от пыли, перемешанной с запахом старой бумаги и тления. Горы свитков, похожие на спящих многоножек, громоздились до потолка, а пол был усеян осколками некогда прекрасного фарфора и поломанной утварью, напоминавшей о былом величии, как кости — о живом существе. В углах висели не просто паутины, а целые гобелены, вытканные терпеливыми паучихами многих поколений; это были почётные медали забвения.
— Фу, какая отвратительная гадость! — прошептала Мэйлинь, с гримасой, будто её заставили понюхать тухлое яйцо. Она с отвращением стряхнула с плеча невидимую, но, несомненно, существующую пылинку. — Здесь, наверное, даже духи живут самые захудалые, безродные и вечно чихающие от пыли. Представляю, как они друг перед другом хвастаются: «А я вчера в этом углу новую паутину сплёл!»
В этот самый момент Сяофэн, пробираясь за Лань с грацией испуганного журавля, задела ногой за какой-то предмет. Это был пустой глиняный кувшин, забытый здесь, наверное, ещё во времена юности их прабабушки. Кувшин с глухим, утробным и, в звенящей тишине, показавшимся им невероятно громким БУМС ом* покатился по каменному полу. Звук его путешествия эхом разнёсся по комнате, словно барабанная дробь, возвещающая о их присутствии всему миру.
Три принцессы застыли, вжавшись в пыльную стену, как три барельефа, изображающих «Вселенский Ужас». Глаза у них стали круглыми, дыхание остановилось. Они ждали криков стражников, топота сапог, света факелов.
Но вместо этого из-за груды хлама донеслось испуганное, тонкое писканье. Затем ещё одно. И вот уже целая стайка маленьких, юрких теней затрусила прочь от непрошеных гостей. Мыши.
— Ну хоть не стража, — выдохнула Тан Лань, и её плечи бессильно опустились. Она почувствовала, как по спине у неё струится холодный пот.
Они перевели дух, и их дальнейшее движение по кладовой превратилось в невероятно сложный и осторожный танец. Они обходили каждый осколок, каждый свиток с преувеличенной, почти комичной аккуратностью, высоко поднимая ноги и вытягивая руки для равновесия, словно шли по минному полю, а не по заваленному хламом полу. Мэйлинь даже подобрала свои и без того укороченные после инцидента на ступенях одежды, дабы ненароком не стряхнуть пыль с какой-нибудь особенно древней и, возможно, ценной рукописи. Побег временно приостановился, уступив место борьбе с наследством вековой забывчивости.
Заветное окно в стене кладовой оказалось не величественным арочным проёмом, а маленьким, запылённым окошком, расположенным так высоко, что до него приходилось тянуться. Оно больше напоминало бойницу для стрельбы из лука, чем путь к спасению. Рама прогнила, и стёкла (вернее, то, что от них осталось) были покрыты таким слоем грязи, что сквозь них едва пробивался лунный свет.