Три принцессы, напоминавшие теперь стаю перепачканных в грязи и листьях летучих мышей, лежали на широком гребне стены и с ужасом смотрели вниз. Три метра вниз казались им пропастью.
— И что теперь? — прошептала Сяофэн, с тоской глядя на тёмную бездну. — Прыгать?
— Ни за что на свете! — заявила Мэйлинь, вцепившись в каменную кладку. — Я сломаю ногу! Или шею! Или своё достоинство!
— Твоё достоинство уже осталось в виде клочьев шёлка на той иве, — буркнула Лань, уже осматривая стену. Её взгляд упал на массивную, приземистую каменную тумбу, венчавшую угол стены. От неё вниз, как гигантская деревянная змея, спускался водосточный жёлоб, сколоченный из толстых досок. Он выглядел старым, но прочным.
— Вот наш путь, — указала она.
— По этой штуке? — Мэйлинь смерила жёлоб взглядом, полным ужаса. — Он же прогнил! Он треснет, и мы разобьёмся!
— Либо он треснет, либо нам утром отрубят головы, — философски заметила Сяофэн. — Выбирай. Я первая.
Она уселась на край стены, обхватила жёлоб ногами и руками и, зажмурившись, начала медленно съезжать вниз. Путь сопровождался громким скрежетом по дереву и отчаянным шепотом: «О-о-о-о-о, матушки…» Она благополучно приземлилась в куст самшита, откуда донёсся её сдавленный голос: «Всё в порядке!»
Лань, перекрестившись (что было странным жестом для последовательницы учения Предков), проделала то же самое. Её спуск был быстрее и завершился глухим «бух» рядом с Сяофэн.
На стене осталась Мэйлинь.
— Я не могу! Это недостойно!
— Оставим её здесь? — донёсся снизу риторический вопрос.
— Ага, мы то уже спустились.
Издав звук, похожий на пиранью, Мэйлинь в отчаянии ухватилась за жёлоб и съехала вниз как мешок с картошкой. Она приземлилась прямо на сестёр, которые вскрикнули от неожиданности. Все трое снова оказались в кустах.
Дальнейший путь по ночному городу был похож на шествие очень потерявшихся и очень грязных привидений.
Путь их лежал в самое сердце трущоб нижнего города, где ночная тишина была не мирной, а зловещей, нарушаемой лишь шорохом крыс да пьяным храпом за тонкими стенами лачуг. Три тени, некогда бывшие императорскими дочерьми, крались по грязным, узким улочкам, перепрыгивая через сточные канавы и шарахаясь от каждого шороха. Их роскошные наряды, и без того превратившиеся в лохмотья, теперь были украшены новыми «аксессуарами» — подпалинами от сажи и прилипшими овощными очистками.
Именно на такой пустынной улице они почти лоб в лоб столкнулись с пьяным рикшей. Он катил свою пустую деревянную коляску, пошатываясь и распевая песню о несчастной любви некой Сяо-Цуй из злачного квартала, с такими откровенными подробностями, что у Мэйлинь заложило уши от стыда.
Увидев трёх оборванных, перепачканных, но всё ещё несущих на себе печать породы женщин, он остановился как вкопанный, едва не рухнув вместе со своей коляской.
— Эй, красавицы! — прохрипел он, и запах дешёвого рисового вина достиг их ноздрей. — Подбросить куда? До рынка, до порта? Или до веселенького заведения? Для таких дам — скидка!
— Мы… мы сами! — испуганно выпалила Сяофэн, пытаясь прикрыть собой Лань и отшатнувшуюся Мэйлинь.
Рикша скептически оглядел их с ног до головы, задержавшись на порванном до бедра платье Лань и на единственной туфельке Мэйлинь.
— Ага, вижу, — хмыкнул он и, пожав плечами, покачал головой. — Ночью нынче по улицам кто только не шляется… — Пробормотав что-то ещё нелестное, он покатил свою коляску дальше, снова затягивая неприличную песню.
Сёстры перевели дух и пустились дальше в бегство, чувствуя себя ещё более униженными.
Спустя пару часов бесцельных скитаний, когда ноги отказывались слушаться, а в животах завелись голодные демоны, их спасение пришло оттуда, откуда не ждали. Они наткнулись на небольшой, убогий храмик, посвящённый, судя по потёртой табличке, божеству домашнего очага Цзао-ваню. Храм был таким крошечным и невзрачным, что его легко было принять за заброшенный сарай. Двери, вернее, одна покосившаяся дверца, была распахнута, приглашая внутрь всю ночную нечисть. Изнутри пахло старым ладаном, пылью и безнадёжной бедностью.
— Здесь, — выдохнула Тан Лань, последними силами затаскивая за собой обессилевших сестёр внутрь.
Они рухнули на холодный каменный пол в самом тёмном углу, за спиной у маленькой, закопчённой статуэтки божества. Они сидели, прижавшись друг к другу спинами, как три промокших, несчастных цыплёнка. Они были грязные, голодные, в лохмотьях, от них пахло дымом, потом и страхом.